В прошлом материале о происхождении речи мы пытались понять, чем отличается строение и физиология органов, имеющих отношение к речи, у человека, ископаемых гоминид и человекообразных обезьян. Придерживаться фактов в этом вопросе достаточно просто, но они едва ли позволяют нам понять, как именно появилась речь. Здесь мы переходим в область гипотез, которые могут противоположным образом интерпретировать одни и те же объективные свидетельства, поэтому в сегодняшнем материале больше вопросов, чем ответов. Трудность еще и в том, что вопросы происхождения и развития языка не принадлежат только антропологии или лингвистике. В разрабатываемую гипотезу ученый неизбежно вкладывает свои взгляды в области философии сознания, даже если не осознает этого.

 

К философии трудно предъявлять требования о единственно верной теории, но именно такой теории ждут от изучающего происхождение речи человека. И, поскольку у нас нет возможности выяснить как все было на самом деле, «побеждает» гипотеза, обладающая наибольшей объяснительной силой: она должна правдоподобно объяснять большинство имеющихся фактов.

 

Все существующие на сегодняшний день гипотезы трудно описать в одной статье, т.к. теме происхождения языка посвящают целые книги. Поэтому в данном материале мы опишем на какие вопросы должна ответить гипотеза, какие в принципе есть варианты ответов и какие основные группы теорий разрабатываются на сегодняшний день. За более подробной информацией как никогда настойчиво отсылаем к списку литературы – в нем приведены современные обзорные труды, в которых авторы вступают в ожесточенные споры.

 

Прежде чем продолжать, необходимо объяснить различие между языком и речью – раньше мы использовали эти слова как синонимы, но, увеличив масштаб до момента происхождения языка, мы больше не можем считать их одной материальной точкой. Ученые часто обсуждают, что же появилось раньше – язык или речь?

 

По определению Фердинанда де Соссюра, одного из самых влиятельных теоретиков лингвистики:

 

«Язык – это система знаков, в которой единственно существенным является соединение смысла и акустического образа». Схожее, но более полное определение приводит Дэниел Эверетт: «Язык – это взаимодействие значения (семантики), условий использования (прагматики), физических свойств набора звуков (фонетики), грамматики (синтаксиса и структуры предложения), фонологии (звукового строя), морфологии (структуры слова), принципов организации разговорного дискурса, информации и жестов».

 

Речь — «индивидуальный акт воли и понимания», содержащий, во-первых, «комбинации, при помощи которых говорящий субъект пользуется языковым кодексом», а во-вторых, — психофизический механизм, позволяющий субъекту объективировать эти комбинации. Иными словами, это некая общая способность, которая может быть выражена в языке.

 

Почему это важно? Сам Фердинанд де Соссюр пишет, что «в истории речь всегда предшествует языку». Логично предположить, что способность предшествует своему проявлению, но как сформировалась сама эта способность? Могло ли в какой-то момент эволюции одно существовать без другого, и как одно привело к появлению другого?

 

Теория глоттогенеза (происхождения языка) должна объяснить следующее:

 

  • почему языком владеет только человек, хотя в животном мире распространены достаточно сложные коммуникативные системы?
  • приобрести нынешнюю сложность язык мог, только если на каждом этапе поддерживался естественным отбором – но чем язык мог быть полезен нашим предкам, когда еще не существовал в нынешнем объеме?
  • как возникли значения слов, произвольное соотнесение издаваемых нами звуков с вещами и событиями окружающего мира?
  • почему в коммуникации мы честны и проявляем тенденцию к кооперации, если многие животные используют коммуникацию именно для того чтобы «обмануть» другого и получить перед ним преимущество?

 

Излагая свой ответ на эти вопросы, теоретик так или иначе принимает одну из точек зрения на природу языка и мышления.

 

1. Униформитарианизм или катастрофизм.

 

– Катастрофизм исходит из предположения, что наиболее важные изменения происходят скачкообразно, под влиянием крупномасштабных событий, как, например, экологические катастрофы или мутации, серьезно изменяющие работу системы, которую они затрагивают.

 

– Униформитарианизм предполагает, что все изменения происходят постепенно, под действием одних и тех же законов, которые мы можем наблюдать и сейчас.

 

Какое отношение это имеет к языку? Одни ученые утверждают, что коммуникативные системы животных примитивны, а о наличии у них мышления не может быть и речи – в таком случае должно произойти чудо, чтобы в ходе эволюции все это появилось у человека. Другие приводят многочисленные примеры изобретательности среди животных и демонстрируют удивительную сложность их коммуникации, подразумевая, что эволюция располагала всеми необходимыми материалами, и до человека оставалось сделать лишь небольшой шаг. Насколько уникально наше мышление? Так ли нужны слова для сложного поведения, планирования, запоминания? В конце концов, мы всегда подходим к животным с человеческой меркой, и не знаем, какого мнения о наших способностях остались бы пчелы, если бы попробовали обучить нас своему танцу.

2. Гены или культура

 

На данный момент человек – совершенно иной вид, чем его соседи по отряду приматов, в том числе и генетически. Логично предположить, что генетические различия отражаются и на фенотипических чертах, которые отличают человека от приматов, в том числе и в способности владеть языком. Но как эти отличия появились в эволюции?

 

Одни утверждают, что все началось с генетического изменения, которое облегчало становление языка в дальнейшем. Оно могло изначально быть выгодным и сразу распространиться в популяции. Могло оно быть и  нейтральным, так что естественный отбор не препятствовал его распространению, но в один момент при изменении условий эта мутация стала выгодной, или, как предполагает теория прерывистого равновесия Стивена Гулда, накопление нейтральных мутаций привело на определенном этапе к качественно новому фенотипическому эффекту.

 

С другой стороны, существует мнение, что язык – это в первую очередь культурное явление, изобретение, которое только затем было подхвачено генетикой. Особи, которые кроме выученного владения полезным навыком обладали наследственными особенностями, предрасполагающими к нему, в конечном итоге оказывались более адаптированными и давали большее потомство. За счет закрепления на генетическом уровне особи постепенно начинают учиться быстрее, если не рождаться с такими адаптивными способностями.  Этот механизм носит название «эффект Болдуина», и он характерен не только для человека, приводят все новые примеры его реализации в живой природе. Тем не менее, сам Болдуин был психологом, и глоттогенез – одна из самых перспективных областей для применения его теории.

 

3. Символы или грамматика

 

Еще один принципиальный вопрос – что в языке главное. Ответить на него также означает решить, что принципиально отличает человека от животных. В какой момент эволюции можно говорить, что перед нами уже человек? Какое именно изменение, генетическое или культурное, привело к его появлению? Одни утверждают, что отличительная черта языка – это его сложность, то есть синтаксическая организация и возможность рекурсии, порождения вложенных предложений и конструкций (вроде Маша сказала, что Петя сказал, что Лиза сказала, что Коля сказал и т.д.). Эта же иерархия и организация сыграла ключевую роль в организации нашего мышления. Другие – что важна не формальная организация языка, а способность к символизации, той  самой тенденции приписывать произвольным комбинациям звуков (или жестов, или письменных знаков) значение, связанное с предметами и явлениями внешнего мира, чтобы оперировать ими, даже если они не присутствуют в поле зрения.

 

Чтобы обозначить переходный этап между коммуникацией приматов и человека, часто пользуются термином «протоязык». В зависимости от того, каким представляют себе протоязык авторы разных гипотез, Уильям Текумсе Фитч поделил их на три группы: гипотезы лексического, жестового и музыкального протоязыка. Это деление будто соответствует элементам, которые и сегодня составляют естественную речь: артикуляция, жестикуляция и интонация. При этом автор теории должен объяснить, почему сам протоязык был недостаточно хорош, и каково в нашей нынешней жизни место механизмов, его обусловивших. Мы позволим себе выделить в отдельную группу теории, которые придают большое значение отдельным социальным и средовым аспектам существования приматов.

 

Нужно отметить, что многие гипотезы освещают один интересный момент, объясняют часть фактов, касающихся происхождения языка, но другие важные вопросы при этом остаются в тени. Разумеется, ни одну из них на сегодняшний день нельзя признать завершенной, но можно надеяться, что истина где-то рядом.

 

Теории лексического протоязыка

 

Наиболее известная из них – теория Ноама Хомского, который утверждает, что способность к усвоению “универсальной грамматики” (базовых принципов, присущих всем языкам) определяется генетически обусловленной “когнитивной структурой”. Хомский был убежден, что этой когнитивной структуре будут соответствовать функциональные «модули» в головном мозге и специфическая генетика речи, которые принципиально отличают нас от животных и сформировались скорее «катастрофически», чем путем постепенных преобразований. Как аргументы в пользу своей теории он приводит существование «грамматического взрыва», то есть быстрое освоение грамматики на третьем году жизни детей, которое, по его мнению, объясняется созреванием соответствующих структур мозга. Кроме того, в свою пользу он трактует генетические исследования и существование специфических расстройств речи. Еще одно из известных положений Хомского – мысль о том, что язык является в первую очередь средством репрезентации действительности, и лишь вторично он приобретает коммуникативную функцию.

 

Так или иначе согласны с Хомским известные лингвисты Дерек Бикертон и Стивен Пинкер, их всех называют нативистами, то есть сторонниками «врожденности» языка. Протоязык Бикертон определяет как «современный язык, лишенный синтаксиса». Объясняя появление синтаксиса, которое тоже считает «катастрофическим» событием, он проводит аналогию с формированием креольских языков из пиджинов, при этом становление синтаксиса происходит спонтанно. Таким событием он считает генетическую мутацию у «митохондриальной Евы». Адаптивной она была, так как позволяла прояснить отношения в группе, определить, сколько разные особи делают друг для друга и что должно быть сделано в ответ. Стивен Пинкер, напротив, считает, что языковая способность возникла вследствие множества последовательных мутаций. Кроме того, он поддерживает идею американского философа Джерри Фодора о существовании «языка мышления», который каждый из нас выучивается переводить на понятные для всех слова.

 

Схожие идеи развивает Рей Джекендорф, но, в отличие от Хомского, он подчеркивает важность не только синтаксического, но также семантического и фонологического компонента языка. Его нововведение – выделение двух промежуточных стадий, одна из которых предшествует лексическому протоязыку, а другая следует за ним. Первой соответствовали однословные высказывания с холистическим, целостным значением, не разделенные, как наша речь, на отдельные обозначающие единицы – в чем-то такие высказывания похожи на междометия. На следующей стадии появляется комбинаторная фонологическая система, то есть подобие системы слогов – на ее архаичность указывает тот факт, что отдельные слоги хорошо распознают дети. В отличие от коллег Джекендорф утверждает, что синтаксис формировался поступательно, а не одномоментно, и также делит этот процесс на этапы.

 

Критика «нативистов» связана, во-первых, с идеей, что основной характеристикой языка является синтаксис – противники Хомского указывают на большую распространенность бессинтаксических выражений в нашей речи, которые не становятся менее понятными, поскольку произносятся с опорой на знакомый обоим беседующим контекст. Кроме того, конкретных «языковых генов» или мозговых структур, которые выполняли бы исключительно функцию реализации языка, на данный момент не обнаружено, хотя все новые данные в этой сфере «нативисты» могут трактовать в свою пользу. Трудно представить себе мутацию, которая обусловила бы одномоментное появление синтаксиса (или какого бы то ни было новшества в коммуникации) и при этом являлась адаптивной – ведь, чтобы такое новшество приносило пользу, таких особей должно быть несколько, и они должны понимать друг друга.

 

В частности, с жесткой критикой Хомского и его сторонников выступает лингвист Дэниел Эверетт. В свое время он описал язык южноамериканского народа пираха, и настаивает, что в нем отсутствуют многие черты, которые мы считаем обязательными для языка, в том числе синтаксис. Он отстаивает мнение, что язык – это «изобретение», большую роль в его появлении на начальных этапах сыграла именно культура, а не спонтанные генетические изменения, и подчеркивает важность  эффекта Болдуина. Также основным в языке он считает возможность символизации, и видит ее проявления в различных объектах, найденных на стоянках древних людей: раковинах с намеренно нанесенной зигзагообразной линии или манупортах – камнях отдаленно схожих с человеческим лицом (манупорт дословно значит «принесенный руками», это объекты, которые естественным образом не могли оказаться в районе стоянки, из чего антропологи делают вывод, что они были принесены древним человеком намеренно).

 

Значение социальных и средовых аспектов

 

Роберт Данбар предполагает, что в свое время язык мог появиться как аналог груминга в условиях большой группы особей, когда «познакомиться» с каждым привычным для приматов способом становилось затруднительно. Чем больше был мозг гоминид, тем большую группу они «могли себе позволить», однако по достижении критической численности произошел переход к «вокальному грумингу», чему-то вроде сплетен. Эта гипотеза объясняет, почему речь не просто полезна, но в каком-то отношении и психологически нам необходима: поэтому нам комфортнее заговорить с человеком, который оказался рядом, и вести разговоры, пусть даже пустые, с людьми, с которыми мы хотим поддерживать отношения.

 

Терренс Дикон сосредотачивается на отношениях не в группе, а в паре особей, и считает важной для становления языка тенденцию формировать постоянные пары. Он обращает внимание на тот факт, что для людей характерна необычная для приматов зависимость от мясной пищи. С одной стороны, это поддержало тенденцию к формированию более крупного, но и более энергозатратного мозга. С другой стороны, в паре, воспитывающей детенышей, возникает противоречие: детеныш, который длительное время не может охотиться самостоятельно, становится более зависим от родителей, но на охоту должно тратиться больше времени с целью раздобыть больше мясной пищи. Дикон считает, что язык на ранних этапах использовался для заключения своего рода «брачного контракта», в котором самец «обязуется» обеспечивать пропитанием самку и ее потомство, и при этом может быть уверен, что является отцом детенышей. Трудно сказать, какую роль такой тип отношений сыграл в эволюции, но эта теория представляет собой хороший пример того, как в научные построения вмешивается наша тенденциозность.

 

Уильям Фитч опирается в решении проблемы на группу родственных особей. Он исходит из предложенной Ричардом Докинзом концепции «эгоистичного гена», в которой наш альтруизм напрямую зависит от того, увеличим ли мы таким образом вероятность выживания наших собственных генов, и не важно, в чьем теле они «находятся»  – нашем или нашего родственника. В отличие от прежних, эта версия объясняет, почему для взрослых особей было важно обучить коммуникации детей.

 

Сторонники теории музыкального протоязыка тоже отмечают важность социальных взаимодействий. Например, Браун отмечает, что совместное «музицирование» стимулировало в свое время кооперацию в группе и способствовало координации активности ее членов. Миллер, проводя аналогию с певчими птицами, предполагает, что определенную роль сыграл половой отбор и поведение, связанное с поиском пары. Эллен Диссанейк подчеркивает распространенность «квазимузыкальных взаимодействий» между матерью и детьми, что близко к идеям Фитча об «отборе родичей» или кин-отборе.

 

Большое значение окружающей среде и ее переменчивости придает Светлана Бурлак в теории, которую излагает в собственной книге. Она полагает, что процесс формирования языка начался, когда возникла конкуренция за обитание в лесу, и особи, склонные к более гибкому поведению, переселились на его окраины. Там они столкнулись с большей изменчивостью среды, что способствовало становлению коммуникации по типу комментария: у детей непрошенные комментарии вырываются очень часто, а у взрослых превращаются во внутреннюю речь. Распознавать такие комментарии, если они правдивы, становится выгодно и для других особей, а в дальнейшем – создавать своего рода словарь и запоминать их. Таким образом сигналы потеряли прямую связь с объектом: зачем искать сигнал, который будет непосредственно напоминать объект или ситуацию, если его можно просто запомнить?

 

Теории жестового протоязыка

 

Самое большое затруднение этих теорий – необходимость объяснить, как произошел переход к языку, каким мы его знаем сегодня, и почему жесты имеют в нашем общении важное, но ограниченное значение.

 

Впервые всесторонне обосновал эту теорию Гордон Хьюз. Он собрал интересные сведения о произвольности и намеренности жестовой коммуникации у приматов – в этом отношении она более развита, чем вокальная, и переход к семантическим знакам мог произойти легче. Последующий переход к звуковому языку он объясняет трудностями, которые возникают при расширении словаря жестового языка до определенного объема.

 

Теорию жестового протоязыка поддерживают Майкл Корбаллис и Майкл Томаселло. По мнению Корбаллиса, возможности для жестикуляции появились, когда приматы начали ходить на двух ногах. Однако затем руки оказались задействованы в производстве орудий, и жестикуляция «сместилась» к мимическим мышцам и возгласам, которые их сопровождали. Майкл Томаселло особо отмечает, что на начальных этапах коммуникация не должна быть очень сложной, а высказывания – конкретными, поскольку она необходима для общения особей, находящихся в одном контексте. Первыми появились жесты, привлекающие внимание, затем – указательные жесты, после – пантомима. Звуковые знаки первоначально служили лишь дополнением к значащим жестам, а возрастание их роли было обусловлено необходимостью общаться на расстоянии или обращаться сразу к целой группе сородичей.

 

По мнению Мишеля Арбиба и Джакомо Риццолатти предпосылкой к коммуникации человеческого типа служит наличие зеркальных нейронов как субстрата, обеспечивающего параллелизм воспроизводства жестов и их понимания другими особями. Интересно, что, хотя у приматов и существуют определенные способности к имитации, у них никогда не наблюдается эхолалии и эхопраксии, в том числе при хирургических вмешательствах. Это специфически человеческое расстройство, и мы можем предположить, что в нем задействованы зеркальные нейроны, функционирующие иначе, чем у приматов. Мишель Арбиб также предположил, что неврологической основой для перехода от жестовой речи к вокальной мог послужить феномен коллатерализации. Это означает, что происходило расширение нейронной сети, задействованной в зеркальной системе, от известной области F5, контролирующей движения рук, на соседние области, в том числе и контролирующие вокализацию. При этом система зеркальных нейронов, соответствующих мышцам рук и лица на каком-то этапе начала дублироваться нейронами, расположенными вентральнее – это и есть премоторные области коры, соответствующие мышцам языка и гортани.

 

Теории музыкального (или просодического) протоязыка

 

Прочие группы теорий  не обращают внимания на проблему эволюции вокального контроля и фонологической системы. Однако этот аспект речи достаточно интересен при ближайшем рассмотрении: в фонологической подсистеме также возможно комбинирование небольшого числа исходных звуков, лишенных значения, в конструкции более высокого порядка, то есть для нее характерны произвольность и генеративность. Фонология в чистом виде воплощена в музыке, без которой не обходится ни одна человеческая культура. Интересно, что в списке специфических признаков языка за авторством Хоккета многое верно и для музыки, основное отличие – она имеет «значение» в несколько ином смысле, чем речь.

 

Одним из первых теорию такого типа выдвинул Чарльз Дарвин в книге «Происхождение человека и половой отбор». В дальнейшем эти идеи развивали Отто Джесперсен, Стивен Мифен, Элисон Рей, Фрэнк Ливингстон и Стивен Браун.

 

Джесперсен полагает, что первыми шагами на пути к языку стали «полумузыкальные неанализируемые выражения», обладающие холистическим, целостным смыслом. Он также приводит данные сравнительного языкознания, которые указывают, что ныне существующие языки в ходе развития и преобразования становятся менее тональными, и заключает, что в первых языках тональная структура играла значительную роль. Словарь, синтаксис первоначально в такой коммуникации отсутствовали, и семантика была очень нечеткой. Членение описанных «холистических» фраз могло впоследствии произойти из-за того, что особи начинали ассоциировать с определенными событиями и предметами «песни», изначально лишенные конкретного значения.

 

Сторонники теорий просодического протоязыка, например, Элисон Рей и Нобуо Масатака, отмечают, что отдельные «холистические» высказывания, которые используются просто как связка в разговоре и далеки от своего изначального значения («здравствуй», «спасибо», или формальный вопрос «как дела?» в англоязычной среде), могут быть рудиментом музыкального протоязыка в нашей сегодняшней речи.

 

При обсуждении именно теорий музыкального протоязыка часто встает вопрос о мультимодальности нашей коммуникации, и говорится, что вокализация, просодия и жестикуляция развивались вместе и «поддерживали» друг друга на разных этапах. Например, МакНил предполагает, что первоначально «холистические» высказывания могли в дальнейшем разбиться на отдельные элементы именно за счет сопровождающей жестикуляции.

 

Идея, что все компоненты, которые мы сейчас наблюдаем в речи, шли в антропогенезе рука об руку, очень важна. Наиболее полной будет теория, которая объяснит место каждого из них в эволюции и покажет их связь со способностями приматов. Единственное, что на данный момент можно утверждать — и коммуникацию приматов, и наш собственный язык нам еще предстоит изучить, чтобы понять отношения и преемственность между ними.

 

Автор текста: Шишковская Т.И.

 

Список литературы:

 

  1. Соссюр Фердинанд де. Курс общей лингвистики. Пер. с французского. М.: Едиториал УРСС, 2004. — 256 с. (Лингвистическое наследие XX века)
  2. «Происхождение языка: Факты, исследования, гипотезы», Светлана Бурлак, «Альпина нон-фикшн», 2018; материалы лекции Светланы Бурлак от 13.02.19
  3. Дэниел Эверетт. Как начинался язык. История величайшего изобретения = Daniel L Everett. How Language Began: The Story of Humanity’s Greatest Invention. — М.: Альпина Паблишер, 2018
  4. Фитч У.Т. Эволюция языка / Пер. с англ. и науч. ред. Е.Н. Панова, послелсл. Е.Н. Панова, послесл. А.Н. Кошелева. – М.: Языки славянской культуры, 2013. – 824 с.
  5. Разумное поведение и язык. Вып. 1. Коммуникативные системы животных и язык человека. Проблема происхождения языка / Сост. А. Д. Кошелев, Т. В. Черниговская. — М.: Языки славянских культур, 2008. — 416 c., ил.