Фильм «Змеиная яма» (1948 г.) снят по мотивам романа Мэри Джейн Уорд, описавшей свой опыт лечения в американской психиатрической больнице. Режиссер картины Анатоль Литвак (1902–1974) – эмигрант из СССР – был номинирован на Оскар за лучшую режиссуру.
Вирджиния, главная героиня «Змеиной ямы», попадает в больницу с психозом. Для того, чтобы наладить контакт с пациенткой и заняться психоанализом, лечащий врач назначает ей электросудорожную терапию (ЭСТ). Спустя четыре сеанса ЭСТ Вирджиния открывается для общения и врач (после пяти месяцев, проведенных пациенткой в стационаре) наконец-то получает возможность поговорить о том, что предшествовало ее госпитализации.
С этого момента начинается психоаналитический детектив. Цель аналитика – понять смысл симптоматики, для чего он собирает сведения о биографических фактах. В феноменологии симптомов ему интересен только один аспект – он ищет скрытый под явными переживаниями второй слой «бессознательных» мотивов. Когда Вирджиния пересказывает фабулу бреда преследования («я что-то сделала, и меня за это кто-то преследовал»), врач объясняет ей, что на самом деле она хотела что-то забыть и отстраниться от тех, кто хотел ей помочь.
Скрупулезный подход врача не одобряется администрацией больницы. Для расшифровки симптоматики требуется время, но палаты переполнены, нужно освобождать койки, и к тому же в учреждении не хватает персонала. Чем быстрее будет выписана Вирджиния, тем лучше. Врач настаивает на том, что ослабление симптомов не может считаться критерием выздоровления. Его детективная миссия должна быть завершена, и он выпишет пациентку только после того, как выявит истинные причины болезни, скрытые в «бессознательном».
Для ускорения процесса врач назначает инъекцию «сыворотки правды». Суть этой процедуры, называвшейся наркосинтезом, в том, что анализанту вводилось психоактивное вещество (например, метамфетамин), под действием которого человек становился более разговорчивым. Считалось, что наркосинтез помогает докопаться до «подавленной памяти» и тем самым упростить психотерапию.
Биологические инструменты, показанные в фильме, а именно ЭСТ, наркосинтез и назначенная во время обострения гидротерапия, нужны лишь как вспомогательные средства, а не как лечебные методы. Единственный эффективный лечебный метод, с точки зрения врача, – это поиск такого события в прошлом, которое можно привязать к идее вытеснения вины.
***
«Я хотела выписаться и не хотела», – комментирует Вирджиния свое состояние в больнице. Врач поощряет такие признания, ведь они символизируют противоречивость мотиваций и осознание внутреннего конфликта.
Истоки конфликта, как выясняется по ходу развития сюжета, – в детской привязанности Вирджинии к отцу. В воспоминаниях она воссоздает классическую конструкцию комплекса Электры. Мать в этой системе занимает положение сильного конкурента за любовь отца. Когда в семье появляется новый ребенок, она поучает Вирджинию: «Пора понять, что ты не единственный ребенок», а отец переносит почти все свое внимание на супругу. Маленькая Вирджиния ревнует и злится на него. В порыве гнева она ломает куклу, подаренную отцом, и вскоре он умирает. Глубоко в «бессознательном» Вирджинии укрепляется представление о вине в смерти отца.
«Мама не любила меня как воспоминание об отце», – рассказывает Вирджиния. Этот момент занимает центральное место в композиции фильма. Именно в этой сцене, подчеркнутой драматической музыкой и крупными планами, происходит обретение истины. Аналитик спрашивает, от чего умер отец. Вирджиния говорит, что от уремии. «Эта болезнь развивается годами», – после этих слов врача, как после инъекции живой воды, Вирджиния мгновенно выздоравливает.
Дело в том, что, если болезнь, от которой умер отец, была хронической, поведение Вирджинии не могло стать причиной его смерти. Она его не убивала, а значит, вытесненное в «бессознательное» чувство вины не имеет реальных оснований.
Сразу же в момент осознания истины у Вирджинии меняется восприятие окружающего мира. В начале психотерапевтического сеанса она нянчит куклу, но в момент катарсиса видит, что никакой куклы нет, вместо нее бесформенный тряпичный комок. Совсем недавно Вирджиния поссорилась из-за этой мнимой куклы с другой пациенткой, т. е. попала в болезненную, конфликтную ситуацию только из-за того, что смотрела на некий предмет под неверным углом.
Вместе с молниеносным выздоровлением приходит и разгадка другой тайны. Оказывается, одна из медсестер плохо относилась к Вирджинии потому, что была тайно влюблена в ее лечащего врача. Увидев, с каким вниманием он подходит к лечению этой пациентки, медсестра приревновала. В каком-то смысле повторяется тот же самый комплекс Электры, только место отца занимает патерналистская фигура врача-аналитика.
***
В психотерапии, пример которой показан в «Змеиной яме», внутренний конфликт – понятие, идеально приспособленное для легких манипуляций без уточнения смысла самого понятия. Внутренний конфликт – понятие, которое следует отнести к области метафизики, если, конечно, речь не идет об определенной модели в поведенческой психологии.
В науке о поведении конфликтом называют ситуацию с двумя противоположными влечениями. Например, ситуацию, когда у одного действия есть два несовместимых стимула (награда и наказание), или ситуацию, когда у двух разных действий один и тот же стимул. В такие моменты индивидууму приходится принимать решение, оценив имеющуюся информацию, взвесив риски и возможные приобретения.
Если понимать внутренний конфликт как ситуацию, заставляющую принимать решение, то, в общем-то, вся жизнь состоит из таких конфликтных ситуаций. В этом смысле внутренний конфликт невозможно «решить», «снять», «осознать». Это вечная данность. Природа заставляет ежеминутно принимать решения. Культура, т. е. человеческая надстройка над природой, избавляет от конфликтов одного типа и создает новые обстоятельства для конфликтных ситуаций другого типа.
Внутренний конфликт – хороший пример нефальсифицируемой теории, которая предлагает универсально действующее объяснение для абсолютно всех событий и из-за своей всесильности неспособна давать однозначные прогнозы. Сформулировавший принцип фальсифицируемости Карл Поппер в качестве эталона псевдонауки, не проходящей проверку этим принципом, приводил именно психоанализ, что совсем не удивительно.
***
О «Змеиной яме» часто вспоминают в связи с борьбой за деинституализацию психиатрии и введение более гуманных порядков в стационарах. Больница в фильме показана как архаичный бедлам, в котором бесконечно долго, в полутюремных условиях живут несчастные больные люди. Тем удивительнее, что в таком учреждении практикуют психоанализ, предполагающий как минимум уважение к личности пациента.
Когда пациентке становится хуже, ее начинают переводить из одной палаты в другую, пока она не оказывается на низшем уровне, в самой плохой палате, где содержатся больные в тяжелом, безнадежном состоянии. Это и есть «змеиная яма», средневековая темница, в которой никого даже не пытаются лечить. Если на нижнем уровне психиатрии продолжают существовать атавизмы допинелевской эпохи, когда безумца изолировали, фактически отказываясь признавать его полноценным человеческим существом, то на высшем уровне, куда в итоге возвращается Вирджиния, с пациентом работает психоаналитик. Движение из худшей палаты больницы наверх, из «змеиной ямы», повторяет исторический прогресс психиатрии XIX в., а конкретно переселение больных людей из мрачных казематов в уютные ретриты, где с ними стали работать по принципам «моральной терапии» (см. Филиппов Д. С. Игры сознания. М.: АСТ, 2019).
Однако ярче всего в фильме показано не состояние общественного здравоохранения США 1940-х гг., а триумфальное всесилие психоаналитической проницательности. В сцене с раскрытием истинных причин болезни Вирджинии врач при помощи несложной метафоры с выключателем иллюстрирует смысл осознания, к которому пациент приходит в процессе психотерапии. Врач выключает свет в кабинете, оставляя Вирджинию в темноте, а потом включает – знание побеждает тьму, главное – знать, где находится нужная кнопка.
Собственно, лечение, для облегчения которого применяется ЭСТ и наркосинтез, сводится к «лечению разговором». Это термин из книги И. Брейера и З. Фрейда «Исследования истерии» (1895 г.), в которой Брейер рассказывает о своей пациентке Анне О. Термин она придумала сама, причем выбрала английский, а не родной немецкий язык:
…ее даже под воздействием гипноза не всегда легко было заставить выговориться, для каковой процедуры она подыскала два названия, одно точное и серьезное – “talking cure” (лечение разговором), а другое шуточное – “chimney-sweeping” (прочистка дымохода).
Именно этот метод Фрейд и презентовал медицинскому сообществу как новый способ лечения. Пациент в присутствии аналитика «прочищает дымоход», т. е. проговаривает фантазии, озвучивает «сны наяву», вытаскивает на свет сокровенные воспоминания. Сюжет «Змеиной ямы» и пары десятков похожих фильмов тех лет держится на драматизации, т. е. инсценировке психотерапевтического рассказа анализанта.
***
Примечателен тот факт, что Вирджинии для выздоровления понадобилось освободиться от внутреннего гнета образа «плохой мамы». Мама в нарративе, который разворачивается при помощи психоаналитика, исполняет роль притаившегося бессмертного злодея. Мама мстит дочери, во-первых, за то, что та смеет соперничать с ней в поиске любви отца, во-вторых, за то, что та «убила» отца. Без победы над «плохой мамой» у Вирджинии не получится вернуться к психической норме и семейной гармонии.
Этот концепт – репрессивная «плохая мама», против которой анализант должен восстать во имя собственной свободы – в той или иной версии возникает в разных школах психодинамической психотерапии. В нем чувствуется вдохновение борьбы за свободу и личный суверенитет. У аналитика, соответственно, функция лоцмана, подсказывающего путь к победе над тиранией.
Такие культурные артефакты, как фильм «Змеиная яма», заставляют усомниться в эмансипирующей силе психоанализа и разного рода психотерапевтических вариаций на тему «плохой мамы». «Змеиная яма» довольно точно иллюстрирует редко обсуждаемый тезис – фрейдизм является консервативной идеологией с колоссальным сексистским, мизогинным потенциалом.
Вирджиния – писатель, вот в чем беда. Она отказывается от своего истинного женского предназначения и вместо выполнения функций жены мечтает о карьере и самореализации в литературе.
В 1940–50 гг. в Америке проблемы женщины и семьи нередко объяснялись тем, что женщина стилю жизни, подразумевающему ведение домашнего хозяйства, предпочитает стиль жизни, несвойственный ее полу.
«Заново утверждались буржуазные ценности в том виде, который порадовал бы фундаменталистов 1920-х гг. Привязанность к домашней жизни, религиозность, благоприличие, согласие с системой во имя безопасности – в этом суть 1950-х гг. … Все женились в 1950-е гг., во всяком случае, участие в социальном акте создания и устроения семьи считалось лучшим знаком здоровья и благополучия личности» [1].
Если признаком душевного здоровья являются гармоничные отношения с другими людьми, то счастливый брак – это высшее воплощение личной адаптированности. Незамужняя женщина подозрительна, она или преступно аморальна, или нездорова, и в любом случае не может считаться состоявшимся, зрелым человеком.
В книге «Современные женщины: потерянный пол» (1947 г.), написанной американским социологом Фердинандом Ландбергом в соавторстве с психиатром Марыней Фарнхам, утверждается, что эмоциональная некомпетентность незамужних женщин настолько опасна, что им нужно законодательно запретить работать учителями в школах. Дети психологически травмируются, когда их учит женщина, неспособная быть ролевой моделью адекватного взрослого человека.
Можно еще вспомнить легендарного Бенджамина Спока, чья книга о воспитании детей была издана в 1946 г. Принято думать, что система Спока привлекла внимание и стала столь популярной потому, что педиатр внес революционное предложение – разрешить детям делать то, что они хотят, не пытаясь втиснуть их в рамки жесткой дисциплины. В этом не было ничего нового. Книга Спока стала хитом благодаря созвучности с идеалистическим представлением об абсолютно одомашненной женщине. В идеальной семье Спока женщина должна отдавать близким все без остатка. Работа, увлечения, социальная активность мешают ей быть хорошей мамой.
В «Змеиной яме» суть безумия главной героини в том, что она неспособна поддерживать устойчивые отношения с мужчиной. Как только дело приближается к женитьбе, вспыхивает психоз. Плохо осознаваемая боязнь замужества мешает занять социально одобряемое положение жены и матери. Вирджиния фактически убегает из-под венца, и это настолько ненормально, что ей приходится скрываться в психотическом бреду.
Защитникам программы одомашнивания женщины фрейдизм предоставил богатый набор идеологических инструментов и пропагандистских клише. Поздние 1940-е гг., время «сексуальной контрреволюции» [2], идеологически совпали с консерватизмом психотерапии, нацеленной на то, чтобы подстроить человека под требования status quo в обществе. Порождение викторианской культуры, психоанализ легко вписывался в «суррогатно викторианский» [3] культурный проект.
Концепт «плохой мамы» точно соответствовал запросам любителей консервативной нормы. Недостаточный уровень материнской любви – удобное объяснение «аномального» выбора, который делает молодая женщина, доводя себя до «невроза» или, как в случае с Вирджинией из «Змеиной ямы», до тяжелого психического расстройства. Взрослый человек, бессознательно ожидающий одобрения «плохой мамы», или становится чрезмерно амбициозным, или полностью отказывается от любых амбиций, смиряясь с невозможностью добиться успеха (т. е. добиться материнской любви).
***
Радикальная феминистка Мэри Дейли (1928–2010) считала, что психотерапия как таковая не бывает не мизогинной. В процессе психотерапии женщина должна родиться заново, в чем ей помогает психотерапевт, новая «мама» женщины, стремящаяся дискредитировать настоящую мать пациентки.
Подходящий для этой задачи арсенал специальных терминов, слов-ярлыков и убедительно звучащей метафизики предлагает Юнг. Юнг, рассуждая о материнском архетипе, доходит до того, что обнуляет значение личности реальной матери, являющейся не более чем пустым экраном, на который проецируется материнский архетип, зловеще авторитетный и нуминозный.
Если приглядеться, сложно не заметить, что мизогиния Юнга иногда достигает зашкаливающего уровня, близкого к истерической реакции. Как пишет Мэри Дейли, «Юнг, сводя женщин к ничто, винит их во всем» [4]. Временами на страницы книг Юнга выползает его собственное внутреннее чудовище, например когда он пишет о женщинах, у которых «мать отсосала жизнь»: «…они в такой мере бессознательны, что бессознательное простирает из них бесконечные щупальца, – если не сказать – невидимые клешни полипов, и всасывает все мужские проекции» (К. Г. Юнг. Психологические аспекты архетипы матери).
В работе «Эон. Исследования о символике самости» Юнг доходит до максимально сексистской откровенности. Описывая ситуацию спора мужчины с женщиной, он вдруг переходит на совсем уж хамский тон:
Часто мужчина думает – и нельзя сказать, что он полностью неправ – что только соблазнение, или побои, или изнасилование могли бы помочь “переубедить” женщину.
***
В феминистских книгах об истории кино «Змеиная яма» практически всегда причисляется к образцовым экземплярам культуры патриархата. Все, что происходит в фильме, ведет главную героиню к единственному благоприятному событию, на которое может надеяться женщина в рамках патриархата – к подчинению мужскому авторитету. Аналитик выступает в роли представителя одной из структур мужского общества – медицины, которая, как учит Фуко, выполняет политическую функцию, подгоняя человека под стандарты, одобряемые хозяевами дискурса.
Врач в «Змеиной яме» олицетворяет разумность, в этом и состоит его миссия – вразумить запутавшуюся женщину. В сцене с выключателем данная мысль высказана с предельно доступной простотой. Мужчина освещает женщину светом рационального мышления. Мужчина объясняет женщине, как надо жить.
Психоанализ – это менсплейнинг.
«В большинстве этих фильмов психоаналитик показан как своего рода эпистемологический герой, как гарант финального выявления истины», – пишет Мэри Энн Доан, автор феминистского разбора американского кино 1940-х гг. [5]. Она точно подмечает ключевой момент в кинематографическом изображении психоанализа, момент, вполне правдоподобно отражающий реальность психоаналитической теории и практики. Аналитик изображается как интеллектуальный гигант, связывающий видимое с невидимым в единую систему знаний. Женское тело при этом по умолчанию введено в данную систему в качестве идеальной питательной среды для симптомов, т. е. «истерии», «невроза» и т. п.
Стигматизация женской телесности началась, конечно, не с Фрейда, но надо всегда помнить, насколько сексистскими, в особенности в оптике современного феминизма, выглядят убеждения основателя психоанализа: анатомия – это судьба, женщина завидует пенису и т. д. В контексте таких взглядов женская социальная активность (развернувшаяся одновременно с психоанализом – перед Первой мировой войной) – это проявление полового ресентимента, еще один симптом внутреннего конфликта.
С феминистской точки зрения психоанализ, как он показан в «Змеиной яме», унижает женщину. Врач ведет Вирджинию к признанию того, что лучший маркер ее психического здоровья – способность любить мужчину. Вирджиния должна избавиться от неадаптивной привязанности к фигуре отца, выпутаться из комплекса Электры и вернуться к мужу, полностью посвятив себя семье. Тест на выздоровление, таким образом, проверяет приспособленность женщины к жизни в консервативном мире патриархальной моногамии. Психическое здоровье женщины в фильме имплицитно приравнивается к одомашненности.
Желание писать книги – это ненормально для домохозяйки, только нервнобольная женщина захочет этим заниматься. Примеров того, как женщин в медицинских целях отучали от интеллектуальной деятельности, немало, вот один: Сайлас Уир Митчелл (1829–1914), основоположник американской невропатологии, назначал своим пациенткам полный покой, в который он верил как в универсальное лекарство от истерии и неврозов. Одной из его пациенток была Шарлотта Перкинс Гилман (1860–1935), писательница и феминистка. Митчелл запретил ей тратить больше двух часов в день на умственную работу и прописал полный отказ от сочинительства. Под впечатлением от такой терапии Гилман создала рассказ «Желтые обои» (1892 г.), ставший классикой американской готики.
***
Конечно, плох тот аналитик, который не хочет стать «эпистемологическим героем»; важно, в рамках какой «языковой игры» проводится анализ, т. е. поиск той самой кнопки, включающей свет.
В фильме «Змеиная яма» психоаналитик показывает пациентке суть ее внутреннего конфликта (так сказать, «прочищает дымоход») и, как результат, пациентка излечивается от комплекса Электры и комплекса вины. Одновременно с этим она примиряется с предписанной мужским миром ролью домашней женщины и верной супруги.
Таким образом, «эпистемологический герой» не просто зажигает свет – он указывает направление движения. По умолчанию считается, что это движение к большей свободе от меньшей свободы. Вряд ли это всегда так.
Ссылки:
- Miller D. and Novak M. The fifties: the way we really were, 1977, P. 6.
- ibid, P. 149.
- ibid, P. 150.
- Daly M. Gyn/Ecology: The Metaethics of Radical Feminism, 1978, P. 253.
- Doane M. A. The Desire to Desire: The Woman’s Film of the 1940s., 1987, P. 47.
Автор текста: Филиппов Д. С.
Редактура: Явлюхина Н. Н.