Статьи

 

Рафаэль Ошерофф (1938–2012) был врачом-нефрологом. Многие, кто знал его, были бы удивлены, обнаружив, что Ошерофф сыграл одну из главных ролей в формировании курса американской психиатрии в конце XX в. Не потому, что внес значительный научный вклад. Не потому, что открыл новое лекарство. Не потому, что лечил знаменитого пациента. А потому, что судился с психиатрической больницей «Честнат Лодж».

 

Рэя лечили исключительно с помощью психоанализа, который не только не избавил его от депрессии, но и усугубил ее. Его регулярные просьбы назначить ему лекарство отклонялись на том основании, что «ему понадобится каждый нейрон», чтобы бороться со своей болезнью.

 

Ошерофф подал в суд на «Честнат Лодж» из-за того, что врачи отказывались от фармакологического лечения его депрессии.

 

До госпитализации в «Честнат Лодж», одну из элитных психиатрических больниц США, Рэй Ошерофф был обаятельным, много работающим врачом. Он открыл три центра диализа в Виргинии и двигался к новым успехам. Как он писал в своих неопубликованных мемуарах, «жизнь устремилась ввысь».

 

Но когда Рэю исполнился 41 год, после развода и новой женитьбы, он будто потерял темп. Когда его бывшая жена переехала в Европу с двумя их сыновьями, он почувствовал, что упустил шанс на глубокие отношения с детьми. Его мышление зациклилось. Ему стало сложно вести беседу. Он не мог усидеть на месте достаточно долго, чтобы поесть. Он стал настолько монотонно многословным, что начинал надоедать людям.

 

Его новая жена родила мальчика менее чем через два года после их свадьбы, но Рэй стал отстраненным и вел себя так, будто это не его ребенок. Казалось, его заботило только прошлое. Он чувствовал себя все более подавленным стрессом, связанным с конкуренцией, и продал часть своего бизнеса более крупной компании. Потом он осознал, что сделал неправильный выбор.

 

Рэй чувствовал, что старательно выстроил хорошую жизнь – такую, о какой не мечтал, но о какой тайно думал, что имеет на нее право, – и, приняв ряд импульсивных решений, от этой жизни отказался. «Все, на что я, казалось, был способен, – это говорить, говорить, говорить о своих потерях», – писал Рэй. Он обнаружил, что вся еда на вкус была протухшей, словно вымоченной в морской воде. Секс тоже больше не доставлял удовольствие.

 

Когда Рэй начал угрожать самоубийством, его новая жена сказала, что если он не ляжет в больницу, она подаст на развод. Рэй неохотно согласился. Он остановил свой выбор на больнице «Честнат Лодж», о которой прочитал в автобиографическом романе Джоан Гринберг, бестселлере 1964 года «Я никогда не обещала тебе сад из роз», где описывается выздоровление Гринберг в «Лодже» и звучит своего рода ода силе психоанализа.

 

Первые несколько недель пребывания Рэя в «Лодже» в 1979 году Мануэль Росс, психиатр Рэя, пытался заверить пациента, что его жизнь не закончена, но Рэй становился еще более отстраненным. Росс пришел к выводу, что навязчивое сожаление Рэя было способом поддерживать связь с потерей, которую он не мог назвать: идеей параллельной жизни, где он мог бы быть выдающимся человеком.

 

Надеясь способствовать прозрению Рэя, врач прерывал его, когда тот начинал жалеть себя. «Хватит пороть чушь!» – говорил он ему. Когда Рэй описывал свою жизнь как трагедию, врач говорил: «Ничего из этого не трагично. Ты недостаточно героичен, чтобы быть трагичным».

 

На конференции персонала через несколько месяцев после госпитализации психолог сказала, что после того, как она проводит время с Рэем, у нее начинается сильная головная боль. «Он как десять пациентов в одном», – согласился с ней социальный работник.

 

«Он относится к женщинам так, будто они предназначены быть вместилищем его тревог и должны находиться рядом, чтобы потакать ему и поглаживать по руке, когда ему больно», – говорил его врач.

 

Врач предупреждал Рэя: «С твоей деструктивностью рано или поздно ты попытаешься разрушить процесс лечения». Тем не менее врач был уверен, что, если Рэй будет лечиться пять или десять лет, он добьется хорошего результата.

 

В «Лодже» целью всех бесед и занятий было понимание. «Ни одно слово, используемое в больнице, не имеет большего эмоционального значения или менее четкого когнитивного подтекста», – писали психиатр Альфред Стэнтон и социолог Моррис Шварц по результатам исследования, проведенного в 1954 году в «Лодже». Стремление «стать лучше» – путем проникновения в межличностную динамику – стало своего рода духовной практикой. «То, что делалось в больнице, – писали авторы исследования, – представляло собой оценочное испытание, где невроз или болезнь были Злом, а конечным Благом было психическое здоровье».

 

Декстер Буллард, бывший директором «Честнат Лодж» почти 40 лет, считал, что «Лодж» может делать то, чего не делала ни одна другая американская больница: проводить психоанализ каждого пациента, независимо от того, насколько сильно тот оторвался от реальности (до тех пор, пока он способен оплачивать лечение). Возможности фармакологии Булларда не интересовали. Его целью было создать учреждение, выражающее дух аналитической работы. Если пациент не добивался осознания сути своих проблем и больница терпела неудачу, то это происходило из-за того, что врачи плохо старались увидеть мир глазами пациента. «Мы еще недостаточно знаем, чтобы объяснить, почему пациенты не выздоравливают», – сказал Буллард коллеге в 1954 году. «Пока мы этого не узнаем, мы не имеем права называть болезни пациентов хроническими».

 

Королевой больницы называли Фриду Фромм-Райхман, основательницу Франкфуртского психоаналитического института, которая жила на территории больницы в построенном для нее коттедже. Она считала, что основой психического заболевания является одиночество. Это настолько страшная угроза, писала она, что психиатры избегают говорить об этом явлении, боясь им заразиться. Этот опыт почти невозможно передать; это своего рода «обнаженное существование».

 

Фромм-Райхман и другие аналитики в «Лодже» выполняли роль «суррогатных матерей». Молодые врачи соперничали за их внимание. Врачи – все они прошли анализ – чувствовали себя частью одной семьи. Алан Стоун, бывший президент Американской психиатрической ассоциации, называл «Лодж» «самой просвещенной больницей в Северной Америке».

 

В то время вера в силу психологии и психиатрии казалась безграничной. Психологические науки предложили новый подход к пониманию общества. «Мир был болен, и болезни, от которых он страдал, были в основном вызваны извращенностью человека – его неспособностью жить в мире с самим собой», – утверждал первый директор Всемирной организации здравоохранения, психиатр, в 1948 году. Психолог Абрахам Маслоу сказал: «Мир будет спасен психологами – в самом широком смысле – или же он не будет спасен вообще».

 

В «Лодже» Рэй начал ходить пешком по восемь часов в день. Тяжело дыша сквозь сжатые губы, он мерил шагами коридоры больницы. Он подсчитал, что проходил в тапочках около восемнадцати миль в день. Медсестра отметила, что он часто врезался в людей, но, похоже, даже не замечал физического контакта.

 

Расхаживая туда-сюда, Рэй вспоминал роскошный отпуск, которым он наслаждался с женой. Они так часто обедали вне дома, что, когда заходили в свои любимые рестораны, супругов сразу узнавали. Движение ног стало «механизмом самогипноза, с чьей помощью я концентрировался на той жизни, которая у меня когда-то была», – писал Рэй. Его ноги покрылись такими волдырями, что санитары направили его к ортопеду. Пальцы ног почернели от омертвевшей кожи.

 

Через полгода мать Рэя навестила его и была встревожена ухудшением состояния. Его волосы отросли до плеч. Он похудел на восемнадцать килограммов и поясом от халата обматывал брюки, чтобы они не свалились. Рэй когда-то очень много читал, но теперь полностью оставил чтение. Рэй также был музыкантом, но он, хотя и упаковал ноты в чемодан, который принес в «Лодж», почти никогда не заглядывал в них. Когда медсестра назвала его доктором Ошероффом, он поправил ее: «Просто мистер Ошерофф».

 

Мать Рэя попросила дать ему антидепрессанты. Но психиатрам в «Лодже» подобная форма лечения – без понимания того, что в жизни пошло не так, – казалась поверхностной и пошлой. Лекарства «могут облегчить симптомы, – признавал Росс, психиатр Рэя, – но это не будет чем-то серьезным, о чем можно сказать: “Эй, а я ведь стал лучше как человек”». Росс считал, что Рэй просто хотел, чтобы ему дали лекарство, которое позволит ему «вернуть свой прежний статус», а это всегда, по мнению Росса, иллюзорное достижение.

 

Разочаровавшись в «Лодже», мать Рэя решила перевести его в «Силвер Хилл», больницу в Нью-Канаане, штат Коннектикут, где лечили антидепрессантами. Новый психиатр Рэя в «Силвер Хилле», Джоан Нарад, немедленно прописала ему два лекарства: хлорпромазин, чтобы ослабить его возбуждение и бессонницу, и амитриптилин, открытый в 1960 году. У нее сложилось впечатление о Рэе как о «ранимом человеке, который отчаянно хотел наладить отношения со своими сыновьями».

 

В свой первый вечер в «Силвер Хилле» Рэй подарил медсестре собственное обручальное кольцо. «Мне оно больше не нужно», – сказал он. На следующее утро он позвонил своей матери и сказал: «Эта больница и куча таблеток ничего не могут изменить». Ему казалось, что он «плывет в пространстве без определенного направления». На седьмой день он сказал медсестрам, что хочет сменить имя и куда-нибудь исчезнуть. На восьмой день он сказал: «Я проживу еще год или два. Я надеюсь быстро умереть от сердечного приступа во сне».

 

Проведя в больнице три недели, Рэй проснулся утром, сел в кресло и выпил кружку горячего кофе. Он почитал газету. Затем позвал к себе в палату санитарку. «Со мной что-то происходит, – сказал он ей. – Что-то изменилось».

 

Он почувствовал «ужасную печаль», эмоцию, которая, как он понял, ранее была недоступна. Он не видел своих сыновей почти год и начал плакать – впервые за несколько месяцев. Он думал, что уже оплакал разлуку со своими сыновьями, но теперь он понял, что то, что он тогда испытывал, не было живым, как горе: это было «за гранью чувств», писал он. «Это было полное отсутствие чувств».

 

Через две недели к Рэю, казалось, вернулось его чувство юмора. Медсестра записала, что он был «теплым, чувствительным человеком, особенно по отношению к своим детям». Нарад, его психиатр, сказала: «Начал появляться новый человек».

 

Рэй проводил время с другой пациенткой, женщиной его возраста. Покинув больницу на день, Рэй сел на автобус до центра Нью-Канаана, купил бутылку шампанского и постучал в дверь женщины. Они провели ночь вместе. «Акт любви, – писал он, – был не столько сексуальным или биологическим, сколько актом неповиновения, движением к возвращению нашей человечности».

 

Рэй начал проводить часы за чтением в психиатрической библиотеке больницы. Его потрясли мемуары 1975 года «Сезон в аду» Перси Кнаута, бывшего корреспондента New York Times, который был склонен к самоубийству, пока не начал принимать антидепрессанты. «В течение недели чудо начало происходить, – писал Кнаут. – Впервые за более чем год я почувствовал себя хорошо!» Он добавил: «Нет никаких сомнений в том, что я страдал от дисбаланса норадреналина», что в то время было теорией, объясняющей депрессию, теорией, которая на настоящий момент в значительной степени пересмотрена.

 

В больнице «Честнат Лодж» Рэю не удавалось осознать сущность своего состояния, но он стал его усердным исследователем в больнице «Силвер Хилл», где придерживались другого представления о болезни. Рэй начал работать над мемуарами. Он читал медицинскую литературу о депрессии, болезни, которую он теперь считал «прекрасно излечимой». Он почувствовал облегчение от мысли, что последние два года его жизни можно объяснить одним словом.

 

Рэй выписался из «Силвер Хилла» после трех месяцев лечения. Он вернулся в пустой дом. Его жена решила развестись с ним и уже съехала с их сыном, забрав большую часть мебели. Другие сыновья Рэя все еще жили в Европе.

 

Рэй без предупреждения вернулся в свою клинику диализа. Пациенты обнимали Рэя и жали ему руку; некоторые медсестры его целовали. Но новые сотрудники, нанятые в отсутствие Рэя, держались на расстоянии. Распространился слух, что он находился в психиатрической лечебнице. В комнате отдыха старшая медсестра называла Рэя «сумасшедшим» и «некомпетентным». Секретарша заметила, что он задавал элементарные вопросы о том, как работать с аппаратом для диализа. Коллега, руководивший бизнесом Рэя в его отсутствие, был расстроен тем, что Рэй не смог завершить лечение в «Лодже». Он предположил, что в больнице «Силвер Хилл» его просто «подлатали». Он уволился и открыл конкурирующую практику в том же здании. Многие пациенты и сотрудники Рэя тоже мигрировали туда.

 

Новость о болезни Рэя – и разладе с коллегой – распространилась по всему медицинскому сообществу, и его клинику перестали рекомендовать. Иногда у него не было пациентов, чтобы заполнить рабочий день. Разлученный со своими сыновьями и почти не работающий, Рэй чувствовал, что потерял «атрибуты, которые определяли меня как личность, существующую в мире».

 

В 1980 году, через год после того, как его выпустили из «Силвер Хилла», Рэй прочитал Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам. Третье издание, DSM-III, только что вышло в свет. Первые два издания были тонкими брошюрами, не воспринимавшимися особенно серьезно. Новую редакцию комитет, назначенный Американской психиатрической ассоциацией, попытался сделать более объективной и универсальной, очистив Руководство от психоаналитических объяснений, таких как идея о том, что депрессия – это «чрезмерная реакция» на «внутренний конфликт».

 

Теперь, когда было доказано, что лекарства эффективны, переживания, которые привели к возникновению того или иного состояния, казались менее релевантными. Психические заболевания были переопределены в соответствии с тем, что можно было увидеть со стороны, – списком поведенческих симптомов. Медицинский директор Американской психиатрической ассоциации заявил, что новая редакция DSM представляет собой триумф «науки над идеологией».

 

Клинический язык DSM-III избавил Рэя от чувства изоляции – его отчаяние оказалось болезнью, которую он разделял с миллионами людей. Рэй был настолько воодушевлен новым взглядом на депрессию, что запланировал интервью с ведущими биологическими психиатрами для своих мемуаров «Символическая смерть: нерассказанная история одного из самых позорных скандалов в истории американской психиатрии (Это случилось со мной)».

 

Рэй отправил черновик мемуаров психиатру Джеральду Клерману, который недавно ушел с поста главы Управления по вопросам злоупотребления алкоголем, наркотиками и охраны психического здоровья. Клерман уничижительно отзывался о том, что он назвал «фармакологическим кальвинизмом» – об убежденности, что «если из-за лекарства вы чувствуете себя хорошо, то это либо морально неправильно, либо вы заплатите за это зависимостью, повреждением печени, хромосомными изменениями или какой-то другой формой возмездия, предусмотренной светской теологией». По словам Рэя, Клерман назвал его рукопись «увлекательной и убедительной».

 

Воодушевленный одобрением Клермана, Рэй решил подать в суд на «Честнат Лодж» за халатность и нарушение профессиональной этики. Рэй утверждал, что из-за того, что в «Лодже» не смогли вылечить его депрессию, он потерял медицинскую практику, репутацию в медицинском сообществе и опеку над детьми.

 

Суд превратился в столкновение двух доминирующих объяснений психических расстройств XX века. По словам Алана Стоуна, бывшего президента Американской психиатрической ассоциации, еще ни один судебный процесс о халатности психиатров не привлекал столько видных экспертов, как дело Рэя. Этот случай стал «организующим центром», вокруг которого ведущие биологические психиатры «продвигали свою повестку дня».

 

На предварительном слушании, которое должно было определить, нужно ли передавать дело в суд, «Лодж» представила попытку Рэя медикализировать свою депрессию как отказ от ответственности. В письменном отчете один из экспертов из «Лоджа», Томас Гутхейль, профессор психиатрии в Гарварде, отметил, что формулировки иска, большую часть которого Рэй составил сам, иллюстрируют «экстернализацию», то есть склонность обвинять в своих проблемах других людей. Гутхейль утверждал, что «настойчивость Рэя в отношении биологической природы его проблемы не только непропорциональна, но и представляется еще одной попыткой отодвинуть проблему от себя: это не я, это моя биология».

 

Эксперты из «Лоджа» объясняли выздоровление Рэя в больнице «Силвер Хилл», по крайней мере частично, его романтической связью с пациенткой, что дало новый импульс его самооценке.

 

«Это унизительный комментарий», – ответил Рэй, когда давал показания. «И в этом проявляется полное неверие в существование симптоматики и болезни».

 

Адвокаты «Лоджа» пытались опровергнуть данное Рэем описание депрессии, утверждая, что у него были моменты хорошего настроения в «Лодже», например когда он играл на пианино.

 

«Чисто механическое выбивание ритмов регтайма на этом старом обветшалом пианино в палате было скорее проявлением ажитации, чем приносило творческое удовольствие», – ответил Рэй. «То, что я играл в пинг-понг, или съел кусок пиццы, или улыбнулся, или, возможно, пошутил, или строил глазки симпатичной девушке, не означает, что я был способен по-настоящему испытывать приятные чувства». Он продолжал: «Я мог бы сказать о себе: я живу, но я не живой».

 

Мануэль Росс, аналитик Рэя из «Лоджа», давал показания более восьми часов. Он прочитал черновик мемуаров Рэя и отверг возможность того, что Рэй был вылечен антидепрессантами. Рэй не был выздоровевшим человеком, потому что все еще цеплялся за прошлое. («Это то, что я называю меланхолией, в том смысле, в каком это слово использовалось в статье 1917 года», – сказал он, имея в виду эссе Фрейда «Скорбь и меланхолия».)

 

Росс сказал, что он надеялся, что Рэй придет к осознанию своего состояния. «Настоящая помощь в том, чтобы привести человека к пониманию происходящего в его жизни». Он хотел, чтобы Рэй отказался от своей потребности быть звездным врачом, самым богатым и могущественным в своей области, и принял жизнь, в которой он был одним из «обычных смертных, трудящихся на медицинском поприще».

 

Адвокат Рэя, Филип Хиршкоп, один из самых известных специалистов по делам, связанным с защитой гражданских прав, в стране, спросил Росса: «Как аналитику приходится ли вам иногда заглядывать внутрь себя, чтобы убедиться, что вы не реагируете на свои собственные чувства к кому-то?»

 

«О, да, – сказал Росс. – О, да».

 

«Вы, занимающий одну и ту же должность в течение девятнадцати лет без продвижения по службе, если не считать повышение зарплаты, можете ли вы обижаться на этого человека, который зарабатывает намного больше денег, и который теперь выступает в роли вашего пациента?» – спросил Хиршкоп.

 

«Конечно, это возможно, – сказал Росс. – Несомненно, нужно принимать это во внимание. Я думаю, что это отдельный вид психологической работы – работа, которую вы проводите над собой. Завидую ли я ему? Говорю ли о его амбициозности просто из зависти и злобы? Не думаю, что я так делал».

 

«Можете ли вы предположить, что человеку, застрявшему на одной и той же работе на девятнадцать лет, может не хватать амбициозности?»

 

«Нет, мистер Хиршкоп, – сказал Росс. – Мне нравится моя работа. Она меня постоянно вдохновляет».

 

23 декабря 1983 года арбитражная комиссия пришла к выводу, что больница «Честнат Лодж» нарушила стандарты оказания медицинской помощи. Дело может быть передано в суд. Джоэл Пэрис, профессор психиатрии в Университете Мак-Гилла, писал, что «исход дела Ошероффа обсуждался на каждом факультете психиатрии в Северной Америке». New York Times писала, что этот случай поколебал «общепринятое мнение, которого придерживаются даже некоторые врачи, о том, что хроническая депрессия – это не болезнь, а просто недостаток характера». Philadelphia Inquirer писала, что этот случай может «в значительной степени определить, какой будет практическая психиатрия в Соединенных Штатах».

 

Но незадолго до того, как дело должно было отправиться в суд, в 1987 году, «Честнат Лодж» предложила досудебное урегулирование. К тому времени Рэй встречался со своей одноклассницей, вдовой психоаналитика. Ей не нравилось то, как случай Рэя противопоставил одну школу психиатрии другой. «Это слишком упрощенно, – говорила она. – Одна школа не вытесняет другую». Рэй согласился уладить дело.

 

Самые выдающиеся психиатры страны продолжали рассматривать случай Рэя как окончательное сведение счетов с психоанализом. Психиатр Питер Крамер, автор знаковой книги «Слушая Прозак», позже сравнил этот случай по значению с делом «Roe v. Wade» (решение Верховного суда США относительно законности абортов, 1973 год). Как писала Psychiatric Times, в этом деле произошло «столкновение двух форм знания».

 

Врач Рэя в больнице «Силвер Хилл», Джоан Нарад, была огорчена выводами, которые люди сделали из истории Рэя: «Это дело использовалось для усиления полярности». Американская психиатрическая ассоциация проводила дискуссию по делу Рэя на своей ежегодной конференции в 1989 году, куда Рэй пришел со старшим сыном Сэмом, с которым он к тому времени восстановил отношения. Нарад тоже была там, и она показала Сэму страницы медицинской карты Рэя. «Я сказала ему: “Я просто хочу, чтобы ты знал, что твой отец пытался связаться с тобой – он любил тебя и очень сильно хотел тебя увидеть”», – вспоминает Нарад.

 

Но Сэм и его младший брат Джо не простили своего отца. Они считали, что он ухватился за неправильное объяснение того, почему его жизнь полетела под откос.

 

После случая с Рэем больница «Лодж» начала назначать лекарства почти всем своим пациентам. «Дело не всегда было в том, поможет ли это пациенту. Речь шла о защите нас от еще одного иска», – говорил Ричард Вогаман, психиатр «Лоджа».

 

На врачей «Лоджа» отрезвляюще подействовало долгосрочное исследование, опубликованное в 1984 году в Archives of General Psychiatry, в котором участвовало более четырехсот пациентов, лечившихся в «Лодже» в 1950–1975 годах. Только у трети пациентов с шизофренией наступило улучшение или выздоровление – примерно такой же процент пациентов, как было показано в то время, выздоравливал при любых условиях лечения. На конференции, в которой участвовало пятьсот врачей, соавтор исследования Томас Мак-Глашан, психиатр из «Лоджа», объявил: «Данные получены. Эксперимент провалился».

 

Многие годы лечение большинства пациентов в «Лодже» покрывалось за счет частных страховок, но в начале 1990-х годов страховая отрасль изменилась. Чтобы сдержать расходы, страховые компании требовали от врачей представлять им на рассмотрение план лечения и предъявлять доказательства того, что пациенты добиваются ощутимого прогресса. Длинные, составленные с утонченным вкусом рассказы о борьбе пациентов были заменены списками симптомов. К психиатрической помощи теперь следовало относиться как к услуге, а не как к совместному творчеству.

 

Отношения между врачом и пациентом, которые в «Лодже» рассматривали как волшебную связь, были переопределены на языке корпоративной культуры. Психиатры стали «поставщиками», а пациенты – «потребителями», чьи страдания сопоставлялись с диагнозами из DSM. «Безумие стало промышленным продуктом, которым необходимо управлять эффективно, рационально и своевременно», – писал антрополог Алистер Дональд в своем эссе 2001 года «Уолмартинг американской психиатрии». «Реальный пациент был заменен поведенческими описаниями и поэтому стал неизвестным».

 

Когда пожилые аналитики вышли на пенсию, «Лодж» нанял новое поколение врачей и соцработников, которые с большим энтузиазмом относились к лекарствам. Но Карен Бартоломью, бывшего директора по социальной работе, расстраивало, когда сотрудники, отвергая психиатрию прошлых эпох, говорили: «Сейчас нам намного лучше». Все чаще пациенты приходили в «Лодж», уже принимая пять или шесть различных лекарств.

 

В 1995 году «Лодж» был продан некоммерческой организации общественного здравоохранения, что вскоре привело больницу к банкротству. К концу 1990-х годов здания больницы начали разваливаться. Однажды одной из пациенток, находившейся на третьем этаже больницы, на лицо стал капать мед. Оказалось, на потолке пчелы построили ульи.

 

К последнему дню работы больницы (27 апреля 2001 года) осталось всего восемь пациентов. «Лодж», как и многие психиатрические лечебницы в стране, в конце концов была заброшена. Местная газета описала это здание как пункт сбора «охотников за привидениями», движимых «рассказами о паранормальных явлениях и призраках». Затем, летом 2009 года, по причинам, которые так и не были установлены, главное здание больницы сгорело дотла.

 

После урегулирования иска Рэй переехал в Скарсдейл, штат Нью-Йорк, со своей новой женой, но через несколько лет почувствовал, что в отношениях «нет содержания», и опять развелся. В черновике своих мемуаров Рэй изменил собственное определение депрессии: «Это не болезнь, это не хворь – это состояние отсоединенности». Он снова начал посещать психоаналитика. Он называл его «хорошим отцом» (при этом Росс, как он писал, был плохим отцом). Рэй считал, что если бы в «Лодже» его лечили лекарствами, он, возможно, никогда бы не нуждался в терапии, но теперь, по его словам, он «потерял основу, на которой можно что-либо строить».

 

После распада брака Рэй переехал в Нью-Джерси, чтобы жить с другой бывшей одноклассницей, которую, правда, находил утомительной и пресной. Он работал в нефрологической клинике, но через год его контракт не был продлен, и он «начал вращаться на должностях начального уровня». «Можете ли вы представить, насколько это стыдно, когда ваши дети видят вас таким – настолько стыдно, что хочется убежать от них?»

 

Когда Рэй навестил двух своих старших сыновей, он ошеломил их бесконечно повторяющимся рассказом о том, как «Честнат Лодж» пустила его жизнь под откос. Он также передал им новую редакцию своих мемуаров. «Книга, книга, – вспоминал его сын Джо. – Это все, о чем он хотел говорить». Когда у Сэма родился ребенок, Рэй появился с переработанным черновиком мемуаров и, казалось, был больше заинтересован в обсуждении своих текстов, чем во встрече с внучкой. Рэй сказал Сэму: «Мои мемуары потрясут людей. На их основе снимут фильм». Сэм и Джо перестали отвечать на звонки отца. Младший сын Рэя к тому времени уже отдалился от него.

 

Мемуары разрослись до пятисот страниц. Ранние наброски были структурными и яркими. Но после трех десятилетий доработки написанное превратилось в рассказ о мести. Возможно, единственным улучшением был портрет отца Рэя, отсутствовавший в ранних набросках. Теперь Рэй признался, что его отец, возможно, жестоко обращался с ним.

 

В каждом черновике Рэй искал всеобъемлющую теорию, способную объяснить, почему жизнь, о которой он мечтал, закончилась на 40 лет раньше. Согласно одной из теорий, он был человеком с химическим дисбалансом, согласно другой – мальчиком, лишенным отцовской модели: «Под всем этим не прячется ли тема сына в поисках отца? Не потеря бизнеса. Потеря отца». Третьей версией было то, что он страдал от хронического одиночества – состояния, которое Рэй охарактеризовал, цитируя Фромм-Райхман, как «настолько интенсивное и непередаваемое переживание, что психиатры должны описывать его только через описание того, как люди защищаются от этого состояния».

 

«Итак, к чему сводится эта история?» – спрашивал Рэй. «Как я могу определить себя? Кто такой Рэй Ошерофф сейчас?» Он три десятилетия принимал психиатрические препараты, но все еще чувствовал себя неустойчивым и одиноким. «Существует болезненная пропасть между тем, что есть, и тем, что должно было быть», – писал он. Он был «неисправленным человеком». Две разные истории о его болезни, психоаналитическая и нейробиологическая, подвели его. Теперь Рэй надеялся, что его спасет новая история – мемуары. Как Рэй писал, если бы он просто правильно сформулировал историю или нашел правильные слова, то смог бы «наконец достичь берега страны исцеления».

 

Автор перевода: Филиппов Д. С.

 

Редактура: Явлюхина Н. Н. 

 

Источник: Aviv, Rachel. Strangers to Ourselves: Stories of Unsettled Minds. London, Vintage Publishing, 2022.