Депрессия, по прогнозам, к 2030 году станет наибольшим фактором в бремени болезней, поскольку ее распространение составляет приблизительно 20%, а частота рецидивов 75%. Кроме того, даже в случае фармакотерапии, только около 30% взрослых людей с депрессией достигают ремиссии. The National Academy of Medicine призвала активно развивать, вычислять и внедрять стратегии предупреждения, сфокусированные на депрессии [1]. В то же время, для создания такой стратегии, сначала необходимо идентифицировать биоповеденческие факторы, несущие наибольший риск.

 

Нарушения сна (т.е. бессонница) встречаются примерно у 15% населения, причем у пациентов, обращающихся за неспециализированной медицинской помощью, вплоть до 70% [2]. Среди пациентов с депрессией, нарушения сна являются одной из самых частых жалоб, которая часто сохраняется в качестве потенциального предиктора рецидива депрессии [2]. Из-за того, что использование антидепрессантов не уменьшает этот риск [3], мероприятия, которые нацелены на нарушения сна, необходимы для предотвращении рецидива депрессии [3].

 

Впрочем, не у всех людей с нарушениями сна развивается эпизод депрессии, что повышает вероятность того, что другие факторы совместно с бессонницей провоцируют возникновение  клинически важных депрессивных симптомов. Кроме того, неизвестно, как именно бессонница становится биологическим и аффективным фактором риска для возникновения депрессии, что является решающим для идентификации молекулярных мишеней фармакологических вмешательств и  усовершенствования лечения бессонницы, нацеленного на аффективный ответ.

 

Реальные эмпирические, проспективные и экспериментальные данные показывают, что нарушения сна связаны с увеличением концентрации в плазме крови системных маркеров воспаления, таких как С-реактивный белок и интерлейкин-6 [4], которые, как было выявлено,  являются предикторами депрессии. Таким же образом, значительные отклонения в длительности сна, такие как сон меньше, чем 6 часов или больше, чем 8 часов за ночь, приводят к повышению уровня системного воспаления4. Более того, было обнаружено, что нарушения сна в рамках экспериментов индуцирует активацию биологического воспаления на различных уровнях, включая увеличение системного воспаления; моноцитарную продукцию про-воспалительных цитокинов; активацию ядерного фактора(NF)-κB транскрипции, контролирующего патологический путь преобразователя сигнала и активатора транскрипции; транскрипцию интерлейкина-6 и фактора некроза опухолей мРНК; и экспрессию про-воспалительных  транскриптом. Занимательно, что такая иммунная активация в ответ на нарушения сна является наиболее сильной у молодых людей, и у женщин по сравнению с мужчинами, соответствуя эпидемиологическим доказательствам, показывающим, что молодые женщины имеют самый большой риск возникновения депрессии.

 

Принимая во внимание, что воспаление может вызывать глубокие поведенческие изменения, которые включают появление депрессивных симптомов, таких как плохое настроение, ангедония, усталость, психомоторное торможение и социально-поведенческая замкнутость [5,7,8], воспалительный биотип под воздействием нарушений сна может быть ключевым феноменом, движущим патогенез депрессии и рецидива. Более того,  нарушения сна и депрессии перекрываются с тяжелыми соматическими заболеваниями, имеющими воспалительную основу, такими как астма, ревматоидный артрит и кардиоваскулярные заболевания.

 

Воспаление не статично, оно скорее показывает динамическую вариабельность, отчасти благодаря многим способствующим факторам, включая специфические заболевания (т.е. инфекции) и психосоциальные факторы (т.е.межличностный стресс). Такие острые усиление активности воспаления могут объяснить проспективную связь между этими многоуровневыми процессами и последующим приступом депрессии.

 

Например, в контролируемых экспериментальных моделях, которые имитируют воздействие инфекций, воспалительная активация индуцирует усиление депрессивного настроения, которое коррелирует с активацией  областей головного мозга, играющих роль в патофизиологии большого депрессивного расстройства, и с уменьшением процессов вознаграждения или ангедонии, которые коррелируют со снижением активности вентрального стриатума [5].

 

Кроме того, такие экспериментальные стратегии поддерживают «двуударную» модель депрессии, в которой нарушения сна выступают в качестве  уязвимого фактора усиления тяжести депрессивных симптомов после воздействия воспалительных симптоматики6, в соответствии в клиническими соображениями, риск возникновения депрессии повышается, когда нарушения сна встречаются совместно в воспалением, таким как инфекция или психосоциальный стресс. И наоборот, имеются доказательства, что воспаление самостоятельно может выступать в качестве уязвимого фактора и увеличивать риск возникновения депрессии, когда человек с воспалительный биотипом  испытывает нарушения сна.

 

Если бессонница связана с воспалением и депрессией, и в свою очередь, воспаление свидетельствует о возникновении депрессивной симптоматики, убедительна гипотеза о том, что лечение нарушений сна может убрать воспаление и снизить риск возникновения депрессии. Перспективные доказательства поддерживают эту возможность.

 

Среди различных возможностей лечения бессонницы, когнитивно-поведенческая терапия бессонницы (CBT-I) признана «золотым стандартом», при этом эффекты устойчивы и более долговременны, чем фармакологическая терапия. В рандомизированных контролируемых исследованиях CBT-I показывает выраженный положительный эффект на исходы бессонницы, которые также связаны с долгосрочным (т.е. один год) и большим (>50%) снижением уровня С-реактивного белка, так же как и снижением  доли пациентов с бессонницей, у которых уровень С-реактивного белка достигает уровней, связанных с высоким риском (>3.0 mg/ dl) [6]. Важно, что эти улучшения при бессоннице и воспалении совпадают по времени со снижением депрессивной симптоматики.

 

Кроме того, было обнаружено, что телесно-психические вмешательства, такие как тай-чи (т.е. двигательная медитация) и медитация ясного ума, для которых известно влияние на механизмы ответа на стресс, не уступают CBT-I в эффективности лечения бессонницы9, а также способствуют нормализации функции связанного с бессонницей воспалительного лейкоцитарного транскрипционного профиля (т.е. генов, регулируемых про-воспалительными факторами группы  NF-κB/Rel) и дезактивации клеточного воспаления, причем с большим эффектом, чем при лечении CBT-I.

 

В то время как антагонисты эндогенного воспаления, по-видимому, снижают выраженность депрессивной симптоматики, по крайней мере, у тех пациентов с депрессией, для которых был доказан воспалительный подтип заболевания, такое лечение является дорогостоящим и несет в себе риски побочных эффектов, которые не наблюдаются при психотерапевтических вмешательствах, что делает эти вмешательства оптимальными для масштабирования в рамках всего общества с целью  улучшения исходов бессонницы и уменьшения воспаления, а также возможной  профилактики депрессии.

 

Бессонница и воспаление наносят согласованный двойной удар, создавая популяцию особенно уязвимую для возникновения и/или рецидива депрессии. Лечение, которое нацелено на воспалительный биотип и/или вызывающий бессонницу поведенческий фенотип является перспективной многообещающей стратегией предупреждения возникновения депрессии.

 

Перевод на русский язык организован Советом молодых ученых Российского общества психиатров при поддержке Всемирной психиатрической ассоциации.

 

Автор перевода: Проскурина Д.С.

 

Редакция: к.м.н. Потанин С.С.

 

Главная статья

 

Источники:

  1. Institute for Medicine. Preventing mental, emotional, and behavioral disorders among young people: progress and possibilities. Washington: National Academy Press, 2009.
  2. Irwin MR. Annu Rev Psychol 2015;66:143-72.
  3. Cho HJ, Lavretsky H, Olmstead R et al. Am J Psychiatry 2008;165:1543-50.
  4. Irwin MR, Olmstead R, Carroll JE. Biol Psychiatry 2016;80:40-52.
  5. Slavich GM, Irwin MR. Psychol Bull 2014;140:774-815.
  6. Irwin MR, Opp MR. Neuropsychopharmacology 2017;42:129-55.
  7. Dantzer R. Biol Psychiatry 2012;71:4-5.
  8. Irwin MR, Cole SW. Nature Rev Immunol 2011;11:625-32.
  9. Irwin MR, Olmstead R, Carrillo C et al. J Clin Oncol 2017;35:2656-65.