В 1952 г. Американская Психиатрическая Ассоциация опубликовала DSM-I (Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам). У этого “каталога” психических заболеваний была своя, довольно эклектичная философия и яркая предыстория, связанная с именем авторитетного психиатра Адольфа Мейера.

 

О Мейере говорят, что куда бы историк ни посмотрел в поисках основ американской психиатрии, все дороги приведут к Мейеру [1]. Главная идея Мейера, повлиявшая на DSM-I, связана с определенной точкой зрения на симптомы, которые трактуются не только как внешние проявления нарушений в работе организма, а как комплексная реакция на жизненные обстоятельства. Ключевое слово – реакция. Психическая болезнь – это плохая (неадаптивная) реакция на факторы среды.

 

Считать, что жизненные проблемы, включая проблемы с психикой, ни в коем случае не предопределены, но всегда связаны с условиями, которые человек в силе изменить – такой взгляд был созвучен духу времени. Американская культура рубежа XIX-ХХ вв. не может смириться с идеей наследственного характера психических болезней. Во-первых, Америка – молодая страна, которая была создана как раз для того, чтобы люди могли начать жизнь сначала, с белого листа. Во-вторых, если в Европе сыновья наследовали дело отцов и всю жизнь жили в одном доме, то в Америке ценились социальная мобильность и вера в способность собственными руками переделать свою жизнь.

 

Таким образом, в Америке была подготовленная культурой почва для принятия психодинамического подхода к болезням психики. Еще до знакомства с психоанализом американцы были настроены на то, чтобы искать в психопатологиях знаки жизненного сценария, который в каком-то месте коверкается под влиянием внешних факторов.

 

Мейер, сам не американец, а иммигрант из Швейцарии, мыслил очень “по-американски”: человек не обречен на страдание, препятствия на пути к личному успеху могут быть устранены. Причины жизненных провалов, в числе которых психические недуги, лежат в модифицируемой реальности привычек, навыков, и всего того, что ошибочно воспринимается как несдвигаемый с места монолит судьбы, а на самом деле является комбинацией из некогда принятых фатальных решений и пережитых травм.

 

Мейер верил в то, что сознание может вызывать материальные изменения в мозге, а жизненный опыт способен патологически влиять на работу нейронов. Для иллюстрации психофизиологической проблемы (философской проблемы тело/сознание) он предлагал такой пример: “Женщина услышала плохие новости и упала в обморок. Сознание отключило ее тело или тело отключило ее сознание?”

 

Сознание влияет на тело – это ведь ни что иное как тезисно сформулированная сверхидея психотерапии. Под влиянием Мейера американские психиатры в 1920 гг. настойчиво пытались вылечить психотерапией даже наиболее тяжелые случаи шизофрении. По Мейеру, то, что называют шизофренией, является одним из видов недаптивной реакции человека на жизненную реальность. Понятие “реакция”, основное для Мейера, становится принципиальным элементом в конструкции DSM-I. В нем есть раздел “Расстройства психогенного происхождения или без физической причины или структурных изменений в мозге”, в котором указаны такие диагнозы:

 

– аффективная реакция

– шизофреническая реакция

– психофизиологическая сердечно-сосудистая реакция

 

***

 

Мейер называл свою теорию психобиологией. Человек есть биологический организм, в котором для психиатра важны не только ткани мозга, но и поведение. К психобиологии Мейер пришел не книжным путем, а на собственном опыте, через последовательное прояснение потребностей психиатрии.

 

Сначала, еще учась в Цюрихе в 1880 гг., Мейер увидел, что надежды на обнаружение анатомического субстрата психических болезней не оправдались.

 

Вирхов в свое время описывал нервную систему как систему проводов. Психическая активность в такой трактовке приравнивалась к движению тока по проводам, и, следовательно, проблемы с психикой объяснялись дефектом “проводки”. Это один из примеров того, как ученые пробовали решить психофизиологическую проблему и найти способ встроить представление о ментальных событиях в материалистическую картину мира.

 

Эмпирические данные показывали, что нервные клетки работают совсем не так, как телеграф. Сверх того, никаких разительных особенностей в анатомии мозга у психически больных людей обнаружить не удавалось.

 

Именно в патологоанатомических вскрытиях директора психиатрических больниц видели подтверждение того, что их учреждения являются чем-то большим чем изоляторами для необычных людей. Мейер с этого и начал свою работу в США – он делал вскрытия. Обнаружив однажды при вскрытии признаки сифилиса он попросил медкарту умершего. Это была вполне справедливая и объяснимая просьба. Со времен революционной Франции медики смело вскрывали трупы, собирали данные о патологиях внутренних органов, а потом сопоставляли их с данными, собранными до смерти пациента. Мейер хотел применить этот клинико-патологический метод для изучения психических болезней. Но в больнице в Иллинойсе, где началась его американская карьера, на него посмотрели с удивлением. Осмотр пациента проводился там один-единственный раз, при оформлении вновь прибывшего, а медкарты существовали только для того чтобы фиксировать в них конфликты пациента с персоналом.

 

Получается, что Мейер лично пережил несколько этапов эволюции психиатрической науки. Сначала обращение к мозгу как к ключевому объекту, обещающему дать ответы на все вопросы. Затем осознание недостатков в информационном обеспечении работы с болезнями психики. Патанатомия мозга давала меньше, чем ожидалось, а данных для клинико-патологического исследования просто не было. Бедламы XIX в. нужно было поднять на иной качественный уровень, превратить их из мест концентрации больных людей в места концентрации знаний о больных людях. И тогда Мейер начал расспрашивать пациентов, доживавших свои последние дни. За это обитатели больницы прозвали его “зловещим вороном”, т. е. вестником смерти. Испугавшись такой, несколько мрачноватой репутации он принялся расспрашивать не только умирающих пациентов.

 

В этом великая заслуга Мейера – он приучил медперсонал общаться с пациентами, собирать информацию и вести историю болезни. Правда, никакого по-настоящему нового, эффективного лечения в клиниках, где Мейер работал вплоть до 1940 гг., не было. Мейер, как пишет автор книги об истории шизофрении в Америке, “пробудил врачей, но не пациентов” [2]. Но, с точки зрения Мейера, слабое лечение не так страшно, как плохое администрирование и плохой уход – природа в конечном итоге поможет человеку вылечиться.

 

***

 

С философской точки зрения, психобиология – крупный шаг в сторону материалистического монизма. В 1870 г. директор одной из американских больниц сказал: “Сознание не может болеть, болеет только мозг” [3]. Подразумевается, что у сознания есть свое пространство существования, дуалистически отделенное от того пространства, в котором работает врач. Для работы с сознанием не подходит микроскоп, с помощью которого в те годы пытались найти причины практически всех болезней. Работой с сознанием должен заниматься священник или писатель-романист.

 

В 1908 г. Мейер объяснял психиатрам насколько они неправы, если они придерживаются подобной точки зрения, приводя цитату из “Макбета”. Леди Макбет после убийств теряет сон, ей мерещится кровь на руках, она явно теряет душевное равновесие. Лекарь говорит: “Эта болезнь не в моем ведении”, то есть это не болезнь тела, и ей нужно поговорить со священником, а не с врачом. Также он добавляет: “Естеству противные дела ведут к расстройству” (перевод С. Соловьева).

 

Мейер обвинял психиатров в том, что они ведут себя как лекарь из Макбет – если проблема не связана с телом, то проблема не медицинская. Все из-за того, что когда-то хотели построить психиатрию исключительно на патанатомии мозга. Мейер призывал одновременно отказаться от физикалистского редукционизма, сводящего науку о психике к науке о мозге, и от дуализма, поручающего психику священникам.

 

Суть психобиологии в том, чтобы, держась в рамках материалистического монизма, признать человека особенным, психобиологическим существом, для описания которого лучше всего подходит язык биологии (не язык анатомии с физиологией и не философско-религиозный дискурс).

 

***

 

Кроме Мейера на DSM-I в определенной степени повлиял психоанализ. Взять, например, диагностическое определение “психоневротического расстройства” – это тревога, которая переживается или ставится под автоматический контроль разного рода защитных систем вроде депрессии, диссоциации, фобии, навязчивости и т. д. Смысл этого определения открывается только тем, кто имеет хотя бы минимальное представление о фрейдистской антропологии.

 

Мейеру нравилась в психоанализе идея о происхождении болезней в результате жизненных событий. Во многом благодаря Мейеру психоанализ был принят академическими кругами США в то время как в Европе многие ученые считали, что психоанализ – это антинаучный нонсенс.

 

Мейер был одним из первых американцев, кто узнал о психоанализе и разобрался в его основах. Но он не был фрейдистом. Он был за психодинамический подход в психиатрии и это его сближало с Фрейдом, искавшим в болезнях биографические причины, распутывавшим в болезнях внутренние динамические связи.

 

Различия между психодинамическими подходами Мейера и Фрейда весьма значительны.

 

Да, Мейер тоже верил в целебную силу объяснения. Анализ биографии пациента, который проводит психотерапевт, вместе с инсайтами самого пациента помогают выявить причинную связь и проследить всю цепочку до того момента, который на языке схоластики можно назвать lapsus, т. е. до точки, в которой была совершена (и продолжает совершаться) катастрофическая жизненная ошибка. Но Мейер считал, что пациент в конце концов самостоятельно разрешит свой внутренний конфликт, а Фрейд верил, что только психоаналитик может сделать это.

 

Мейеру не нравилось то, что Фрейд хочет свести все психодинамические процессы к одной причине (подавленной сексуальности). К тому же Фрейд описывал законы психодинамики так, будто подавление было чуть ли не единственным важным процессом в психике. Психодинамическая парадигма Мейера была шире, свободнее от привязок к какой-то одной решающей силе типа либидо, и предполагала, что человеческая психика делает выбор из неограниченного количества адаптивных и неадаптивных стратегий.
Для Фрейда бессознательное – это закрытый ящик с подавленными идеями, для Мейера бессознательное – это всего лишь описательное слово, синоним автоматического, т. е. повторяемого без осознания. Чтобы вылечиться нужно понять, как сформировался неадаптивный, нефункциональный паттерн поведения. Проще говоря, чтобы вылечиться, надо избавиться от привычки жить, как больной.

 

Нельзя преувеличивать влияние психоанализа на DSM-I. Психодинамическая парадигма проявила себя в DSM-I ограниченно, практически только в одной части. В других частях мы встречаем описания расстройств, вызванных органическими поражениями мозга, то есть совсем не психологическими причинами. Таким образом, признавалось, что в психиатрии есть такие болезни, которые неподвластны психодинамической интерпретации, и должны рассматриваться как проявления биохимических нарушений в мозге. Более того, коллектив авторов, работавших над DSM-I, на две трети состоял из людей, не учившихся психоанализу [4], а сами психоаналитики в 1950 гг. не пользовались DSM-I, как, впрочем, и другими психиатрическими классификациями, не видя в них необходимости.

 

Слов из крепелиновского лексикона в DSM-I больше, чем психоаналитических терминов. И, что важно, крепелиновские диагнозы касались наиболее популярных в психиатрической практике случаев. В те времена в США большинство пациентов лечились в стационарах, а в стационарах большинство (51 % в 1955 г.2) – люди с шизофренией или, как это называлось в DSM-I, шизофренической реакцией.

 

***

 

В истории классификации психиатрических болезней раскрываются, пожалуй, все интересные с философской точки зрения аспекты психиатрии. Технический документ, который в другой профессиональной области, имел бы статус близкий к регламенту санитарной обработки хирургических инструментов или инструкции по утилизации отходов, в психиатрии получает значение похожее на положение Священного Писания в религии. Соответственно история дискуссий вокруг диагностических систем напоминает историю формирования библейского канона в христианстве. Для понимания принципов отбора священных текстов требуется предварительное погружение в вероучительную систему. Отцы Церкви говорили о “правиле веры” (regula fidei), с которым должны соотноситься книги, принимаемые в канон. Но если “Правило веры”, в соответствии с которым в первые века христианства отбирались книги для библейского канона, современными христианами не ставится под сомнение, то “Правило веры”, которым руководствуется психиатрическое сообщество при составлении DSM, МКБ и проч., непрерывно мутирует.

 

В 1890 гг. в США, когда Мейер начинал свою работу, каждая американская психлечебница имела собственную систему классификации. Основой для них служило родившееся в Европе в 1830 гг. учение об “унитарном психозе”, который проявляется в трех ипостасях: меланхолия, мания и деменция.

 

Американские алиенисты видели, что разновидностей отклонений от психической нормы бесконечное множество. Разве возможна классификация бесконечности? Тем более, что составление подобной системы поставит вопрос об этиологии психических болезней, а этот вопрос, смиренно признавали врачи XIX века, не решен. Этиология неизвестна, а симптомы часто пересекаются, отчего разграничить болезни только по типичным симптомам невозможно.

 

Мейеру, который узаконил систематический подход к работе с пациентами, идея создания единой системы диагнозов не нравилась. Для статистических отчетов он придумал систему из шести категорий. Система была абсолютно нерабочей и ассиметричной – практически все пациенты попадали в категорию “Другие психозы” (не имбецилы, не эпилептики, не алкоголики). Без особого рвения, будто из-под палки, Мейер согласился переделать систему, но так до конца своих дней не признал необходимость единой психиатрической нозологии. Он говорил: “Утверждение о том, что практикующему врачу и семье пациента нужен диагноз, связано с профессиональными обычаями, а не с медициной” [5].

 

Мейер, как и Фрейд, были преданы старому идеалу лекаря, который всегда работает индивидуально, никогда не “лечит болезнь”, но всегда “лечит больного”. Такому доктору не нужны ярлыки для наклеивания на человека. Жизнь человека не поместится в нозологическую ячейку.

 

Каждый человек – уникальный эксперимент, поставленный природой. Хороший врач не типологизирует пациентов, а относится к больному человеку как к неповторимому сочетанию жизненных фактов. Поэтому так важно собирать анамнез, выяснять семейные обстоятельства, интересоваться историей детства. Эти данные в тысячу раз важнее поиска точного диагностического определения, который, с точки зрения Мейера, только отвлекает врача от помощи пациенту.

 

Да, это увлекательное занятие – придумывать названия для разных состояний психики, писать об этом статьи, спорить, придумывать критерии, подсчитывать сколько именно – 6 из 10, или 7 из 12 – критериев достаточно для постановки диагноза. Мейер крайне скептически относился к этому виду деятельности и считал, что “это ничего не добавляет к нашим психиатрическим знаниям” [6].

 

***

 

Так получилось, что потребность в диагностических классификациях родилась вне психиатрии и была актуализирована не психиатрами, а чужими для медицины людьми. Это было требование государственной бюрократии, которой нужна была хоть какая-нибудь статистическая модель для сбора данных об общественном здравоохранении. Изначально бюрократию интересовало только количество налогоплательщиков, но позднее стала популярной мысль о том, что статистические данные помогают разобраться в общественной реальности.

 

Государственная социология заставила психиатрию сделать то, что она должна была сделать – составить наконец-таки систематический перечень болезней психики.

 

Без терминологической номенклатуры трудно представить развитие научной дисциплины. В этом контексте допустимо сказать, что Мейер тормозил научную психиатрию в США, сопротивляясь созданию единой системы диагнозов. При нем продолжала жить старинная идея об “унитарном психозе”, теория, по которой любая психопатология всегда может превратиться в любую другую психопатологию.

 

Социологи начали влезать на территорию американских алиенистов с 1880 г., когда, при издании результатов переписи населения, отдельный том был посвящен “зависимым” группам населения, т. е. тем, кто не мог сам себя обеспечить – инвалиды, заключенные, пациенты психических лечебниц. В 1904 и 1910 гг. были проведены социологические исследования, посвященные людям, бывшим под присмотром алиенистов. Социологов интересовал этнический состав, они искали подтверждение евгенической гипотезы о расовой предрасположенности мигрантов из южной и восточной Европы к психическим патологиям [7].

 

В 1917 г. Американское медико-психологическое общество официально заявило, что пока не будет классификации диагнозов, собирать статистические данные для аналитической работы невозможно.

 

Понятно, что главное – не статистика. Скандальность ситуации в том, что психиатрия лечила без диагнозов. Болезнь как природное явление оставалась без обозначения так, будто психиатрия работает не с природными явлениями, а с чем-то настолько неуловимым, что для него даже не стоит придумывать название.

 

В 1918 г. на свет появляется первое руководство по диагностике, которое будет переиздаваться до 1942 г. десять раз. В 1917 г., когда было принято решение издать первую американскую классификацию диагнозов, Мейер назвал это предательством и выражением верности германской догме (Америка в те дни вступила в войну с Германией).

 

***

 

О DSM-II (1968 г.) говорят как о преемнике DSM-I в том, что касается продолжения психодинамической традиции. Действительно, в новой редакции классификации по-прежнему использовался спорный термин “невроз”. Смысл этого слова, вошедшего в употребление еще до психоанализа, часто менялся и постепенно становился недосягаемым для однозначного понимания.

 

История слова “невроз” такова. В 1772-74 гг. шотландский врач Уильям Каллен предложил называть неврозом функциональное нарушение без определенной патологии [8]. Это было физиологическое определение. В 1870 гг. слово стали использовать для описания изменений в нервных клетках, которые приводят к изменениям в работе органов и систем – и это было уже психофизиологическое определение. Фрейд отделил от невроза психоневроз и тем самым перевел термин в область психологии. Фрейдом была придумана теория невроза – заложенные в детстве внутренние конфликты актуализируются взрослыми стрессами и приводят к появлению болезненных симптомов.

 

Ко времени DSM-I и DSM-II понятие “невроз” расплылось и, потеряв фрейдистские коннотации, перестало обозначать что-либо конкретное. Карен Хорни пишет о “невротической личности нашего времени”, вместе с ней сотни авторов пишут о “невротиках”, и все их творчество порождает такое ощущение, что они на самом деле описывают не столько медицинский феномен, сколько культурное явление, своеобразный психологический артефакт эпохи.

 

Авторы DSM-III (1980 г.) не могли оставить такой термин в психиатрическом словаре. Идея с удалением невроза из классификации вызвала скандал и бурю протеста, о которой вспоминают совсем не так часто, как о проходившей в то же время дискуссии вокруг изгнания из списка болезней гомосексуальности.

 

Роберт Спитцер, возглавлявший работу по созданию DSM-III, сравнивал споры по вопросу исключения невроза с арабо-израильскими войнами [9]. Это были конфликты принципиально непримиримых соперников, которые все-таки заканчивались мирным соглашением. Мирным соглашением в войне вокруг невроза стало включение в DSM-III понятия “невротического процесса” (нечто с теми же симптомами, что у невроза) и “невротического расстройства” (нечто с почти таким же названием, что и невроз). Интересно, что споры не выходили наружу и эта дискуссия почти не оставила следов в виде журнальных публикаций.

 

***

 

DSM-II делает шаг в сторону от теоретической базы, чье наличие при составлении DSM-I считалось очень важным. DSM-II согласовывался с МКБ-8 (1965 г.), а в международной психиатрической систематизации не было уклона в сторону психодинамической теории. МКБ на тот момент отражала ориентацию европейских психиатров, которые, в отличие от своих американских коллег, относились к психоанализу довольно скептически.

 

На американских врачей большое впечатление произвел опыт Второй мировой войны. На войне прямо на глазах психиатров люди попадали в максимально стрессовую ситуацию из всех возможных. Психодинамическая модель, в которой психическая болезнь коренится в биографических перипетиях, получала подтверждение на примерах психологически травмированных бойцов. Война – идеальный пример плохого фактора среды, влияющего на психику. Психотерапия получила шанс показать свою силу – 60 % американских бойцов с нервно-психическими расстройствами возвращались в строй через 2-5 дней [10].

 

Психодинамический уклон DSM-I объясняется еще и тем, что к середине 1950 гг. большинство членов Американской психиатрической ассоциации работали не в больницах, а практиковали частным образом. С теми пациентами, которых можно было не класть в стационар, психотерапия показывала хорошие результаты. Чем дальше центр внимания сдвигался от тяжелых психических болезней к “невротическим” расстройствам, тем легче находились подтверждения истинности психодинамической психиатрии.

 

Сложности возникали и будут возникать тогда, когда в психодинамической парадигме сама собой всплывает концепция “смысла”. В чем смысл того или иного события? Такой вопрос не может задать физик, описывающий действие механических сил. Ньютоновское предупреждение “Физика, бойся метафизики” – как раз об этом. Нет никакого смысла в том, что шарик катится по поверхности под воздействием толчка. Смысл надстраивается на метафизическом этаже теми, кто занимается чем-то другим, а не физикой.

 

В психиатрии концепция “смысла” симптома должна за что-то цепляться, за какие-то другие концепции – этические, например. Это может звучать так: смысл страдания (психический симптом – это страдание) в том, чтобы нести наказание за ранее совершенные грехи. Так, максимально просто, иногда говорят с людьми священники.

 

Фрейд построил колоссальную, многоуровневую систему, с помощью которой психоаналитик описывает смыслы симптомов пациента. Десятки очень хороших психологов, писавших после Фрейда, придумывали свои версии смысла болезни. Их вклад в мировую гуманитарную культуру никто не вправе преуменьшать или ставить под сомнение. Однако с научной психиатрией этой сфере человеческой мысли пришлось разойтись.

 

Потому что, когда наука начинает говорить о смыслах, она перестает быть наукой.

 

***

 

В 1970 гг. американская психиатрия оказалась в изменившемся экономическом контексте. Теперь лечение амбулаторных пациентов оплачивалось из государственного бюджета или из средств частных страховщиков. Опять внешний стимул заставил психиатров работать над ясностью терминов собственной науки. Страховым компаниям нужна была система более четкая, чем DSM-I и DSM-II с их туманной психоаналитической лексикой [11].

 

К тому же в 1960-70 гг. биологическая психиатрия, получившая в результате психофармакологической революции действенное оружие против болезней, поставила под сомнение валидность психотерапии в целом и психоанализа в частности.
Кроме того, если для беседы с психотерапевтом диагноз, в самом деле, не так уж и важен, то для назначения лекарства нужна строгая систематика.

 

Идея модернизации DSM расцвела в департаменте психиатрии в Университете Вашингтона в Сент-Луисе, островке биологической психиатрии в США, где в 1960 гг. собрались врачи, считавшие фрейдизм нелепостью, и желавшие создать диагностическую систему на основании объективных данных о психике.

 

Психоаналитиков, которые в 1950-60 гг. в американских больницах часто занимали посты зав. психиатрических отделений, тема диагнозов не интересовала. На ежегодных конференциях Американской психиатрической ассоциации секцию, посвященную диагнозам, назначали на последний день и в неудобное время, потому что все равно никто не приходил. Когда исследователи из сентлуисского Университета послали в журнал “American Journal of Psychiatry” статью о суицидальном поведении, редактор (фрейдист) вычеркнул из статьи все слова, обозначавшие диагнозы, – настолько лишним казался этот аспект психиатрии [12].

 

Так проявлялось существующее внутри психиатрии напряжение между двумя научными методами: номотетическим, т. е. тенденцией к обобщению знаний (обычный метод в науках о природе, в которых объекты делятся на типы и выделяются общие законы) и идиографическим, т. е. тенденцией к изучению уникальных феноменов (Кант считал, что этот метод лучше всего подходит для гуманитарных наук).

 

О другом напряжении писал Ясперс, – конкуренция описания с объяснением. В биологической психиатрии не занимаются поисками смыслов, которые надо объяснить. Наука о природе стремится к созданию адекватной картины физической реальности – и этого для науки достаточно.

 

***

 

DSM-III называют “революцией”, “поворотной точкой”, “сдвигом в стиле диагностики”, “сдвигом парадигмы”, “первой научной парадигмой в психиатрической нозологии” [13].

 

Составители DSM-III хотели создать “атеоретический” документ, руководство для практикующих врачей, у которых нет времени углубляться в дискуссии о “смыслах”.

 

В американской психиатрии таким образом был официально зафиксирован отход от психодинамической теории и переход к описательной классификации болезней.

 

Новизна DSM-III связана с двумя принципиальными методологическими предпосылками.

 

1) Неопозитивистская теория классификации. Врач-психиатр должен верить в то, что получаемая им информация достаточна для диагностики. Конечно, он ограничен в своих возможностях как наблюдатель и интерпретатор. Тем не менее, ценность научной психиатрии в том, что она признает наличие признаков болезни, которые врач в силе зафиксировать. Целью книг, учебников и стандартов типа DSM должно стать описание критериев, по которым наблюдаемые симптомы относят к той или иной патологии.
2) Возврат к Крепелину. Суть психиатрии ничем не отличается от сути всех других медицинских специализаций: психиатр ищет биологическую поломку в человеке и ремонтирует ее.

 

DSM-I и Мейер считали, что пациента надо оценивать как личность, “психобиологическую” единицу. Крепелин в свое время предлагал полностью игнорировать все личностное, изучать болезни как предметы вещественного мира. На основании такого “безличностного” подхода он и составил свой перечень психических болезней.

 

Крепелиновский подход использовался авторами МКБ, на которую ориентировались при составлении DSM-III.

 

В 1907 г. Крепелин писал, что не может классифицировать болезни по их этиологии, потому что этиология науке еще не известна. Он может только систематизировать собранные наблюдения в удобной для обучения форме. Так же и DSM-III уклоняется от этиологической проблематики и предлагает классификацию диагнозов, исходя из практических потребностей врача.

 

В DSM-III утверждается, что психиатрии нужно ориентироваться на медицину внутренних болезней, окончательно признать, что причины психических болезней – в мозге, а этиологию отложить на потом. Закрытие этиологических проблем станет триумфальным завершением изучения болезней, а в начале нужно составлять описания симптомов и аккуратно проводить дифференциальную диагностику.

 

Подготовил: Филиппов Д.С.

 

Источники:

 

[1] S. D. Lamb. Pathologist of the Mind: Adolf Meyer and the Origins of American Psychiatry. Baltimore, Maryland, Johns Hopkins University Press, 2014 P. 2

[2] Richard Noll. American Madness. Harvard University Press, 2011. P. 41

[3] Lidz, T. (1966). Adolf Meyer and the Development of American Psychiatry. American Journal of Psychiatry, 123, 320–32

[4] Cooper, R., & Blashfield, R. (2016). Re-evaluating DSM-I. Psychological Medicine, 46(3), 449-456

[5] цит. по Richard Noll. American Madness. Harvard University Press, 2011. P. 162

[6] цит. по S. D. Lamb. Pathologist of the Mind: Adolf Meyer and the Origins of American Psychiatry. Baltimore, Maryland, Johns Hopkins University Press, 2014 P. 253

[7] Grob, G. N. (1991). Origins of DSM-I: a study in appearance and reality. American Journal of Psychiatry, 148, 421–31

[8] S. Townsend, John & A. Martin, Julie. (1983). Whatever happened to neurosis? An overview. Professional Psychology: Research and Practice. 14. 323-329

[9] ibid.

[10] Grob, G. N. (1991). Origins of DSM-I: a study in appearance and reality. American Journal of Psychiatry, 148, 421–31

[11] Horwitz, A. V. 2014. DSM-I and DSM-II . The Encyclopedia of Clinical Psychology. 1–6

[12] K. S. Kendler, R. A. Muñoz, G. Murphy. The Development of the Feighner Criteria: A Historical Perspective. American Journal of Psychiatry 2010 167:2, 134-142

[13] Massimiliano Aragona “Rethinking received views on the history of psychiatric nosology: minor shifts, major continuities” // Alternative perspectives on psychiatric validation: DSM, IDC, RDOC and beyond, Oxford University Press, 2014